Самозванка в Академии стихий

Женщина в чёрной одежде сидит за столом в тусклом свете, ковыряется в деревянной миске. Она поворачивает голову на скрип двери и вскакивает, стул падает на пол.

— Живой?.. — выдыхает она, тянет руки ко рту. И тут круглые глаза обращаются на меня.

От её взгляда душа уходит в печёнки. Чёрная, как ворона, с растрёпанным гнездом волос и родинкой у длинного носа, она кажется мне настоящей ведьмой. Радость в её лице меркнет так же быстро, как солнце падает за гребень Синих гор.

— Где моя мама? — спрашиваю я, чтобы никто не забыл о главном. Но они не спешат отвечать, занятые яростной перепалкой.

Какое-то время мы живём втроём. Я считаю дни, чтобы рассказать маме, когда она придёт забрать меня, как долго ждала. А потом, когда мужчина с лисьими глазами уходит среди дня после громкой ссоры и больше не возвращается, перестаю.

Потому что Аменда рассказывает мне, что к чему. Без обиняков, как у деревенских и принято.

— Теперь я тебе заместо мамки, — говорит она хмуро, когда я перестала размазывать слёзы. — Свалил этот чёрт, да и хрен с ним, только харчи мои жрал. Надоело мне в этой поганой дыре торчать: если не град, так снег, а не снег, так дождь. И хозяин дерёт в три шкуры за эту хибару, а сам даже крышу всё никак не починит. Так что соберём манатки, да двинемся на восход. Там городов много, житьё, говорят, привольное.

Я и половины не понимаю из того, что она говорит. Только чувствую, что жизнь моя повернула и назад уже не вернётся. Никто больше не будет играть со мной в прятки и хлопки, никто больше не расскажет все сказки, какие только есть в мире. Никто не обнимет и не шепнёт на ушко, что всё будет хорошо.

А я бы всё равно не поверила. Потому что хорошо уже ничего не будет.

Серое марево затмевает пустой очаг, помятый котелок с жидкой похлёбкой, сгорбленную спину Аменды, соломенную плетёнку, заменившую кукол. Всё это тонет в густом мраке, угольные спирали подхватывают лёгкое тело и выносят на свет.

Глаза режет, я щурюсь, смаргиваю невольные слёзы. Голубые обои, обивка в полоску. Лорд Морнайт сжимает мою ладонь и с беспокойством заглядывает в лицо.

— Как долго это длилось? — спросила я, пытаясь усмирить чехарду в голове. В груди тяжело, будто камень положили сверху, приходится несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы избавиться от давящего чувства.

— Пару минут, не более.

На моё изумление ответил не он, а генерал, что пристально наблюдал из кресла:

— Кольцо даёт нам гораздо больше времени.

— Как вы? — Мужские пальцы едва заметно погладили мои. — Выглядите бледной.

— Уймитесь, Морнайт, — проворчал дед, — это всего лишь воспоминания. Если барышня хоть вполовину так же крепка, как мать, ничего ей не сделается.

Хотя соглашаться с этим человеком мне не хотелось ни в чём и никогда, он оказался на удивление прав. Прошлое было полно горестей и печалей, но теперь я доподлинно знала главное.

— Мама не бросала меня. И даже в последние свои часы нашла силы позаботиться о будущем дочери. — Я немного помолчала и со вздохом признала: — Но тот садовник и впрямь оказался проходимцем, в этом вы были правы.

— А женщина с родинкой? — спросил лорд Морнайт. — Кто она?

— Жена того садовника, я полагаю. Он спихнул меня на неё, когда мама заболела и умерла, а вскоре сбежал со всеми деньгами и ценностями, что от неё остались.

— Значит, всё-таки умерла, — проронил генерал.

Это был единственный проблеск печали о ней, что довелось мне увидеть.

Глава рода де Блас не любил попусту тратить время, а уж слезу вышибить из него труднее, чем выжать воду из самого крепкого камня среди пустыни. Он смерил недовольным взглядом наши всё ещё сомкнутые руки и процедил:

— Я буду наблюдать за вами, пока официальное принятие в род не вступит в силу.

— Мне не хочется повторять это в сотый раз, но придётся. Я останусь в Академии.

— Что ж, — проскрипел дед совсем уж неприятным голосом, — тогда я буду наблюдать и после. Приём по случаю обретения фамилии пройдёт здесь. Надеюсь, хотя бы по этому поводу вы не устроите спор. А теперь вынужден откланяться, у меня масса дел. Если желаете, Майлз покажет вам поместье, — быстрый кивок, который с трудом можно принять за поклон.

Кольцо снова перекочевало на шею, и генерал де Блас покинул комнату.

— Вы держались молодцом, — сказал лорд Морнайт. — Не всякому офицеру удавалось так стойко выносить общение с ним. А уж рекрутов можно было укладывать штабелями и перевязывать бечевой — при виде грозного генерала они дружно впадали в ступор.

— Я тоже не прочь впасть в ступор, — лениво призналась я. После ухода деда схлынуло напряжение и накатила лёгкая сонливость. — Но сперва давайте осмотрим поместье. Вернее, всего одну его часть.

Маминого портрета здесь, конечно же, не было. Отступница, бунтарка — вымарать её из родовой истории, выжечь! Будь у де Бласов такой же обелиск с именами, как у Фламберли, генерал бы собственными руками вытравил её имя кислотами и сколол зубилом.