– Тьфу на тебя! – в сердцах сплюнул сотник.– Ясен пень, что не ты… и не Лисица… – Зябко поежившись и бросив подозрительный взгляд на ясновельможную грудь, озабоченно спросил: – И что теперь делать?
– Не разумеешь? – радостно заржал пан Ляшко.– Могу подсказать.
– Иди к черту! – беззлобно посоветовал Данила, сплюнув на дощатый настил, и поинтересовался: – Лисицу не видел?
Изменился Данила. Сильно изменился. Раньше простой казак был, бесхитростный. А ныне сотник войсковой – бунчуковый, не наказной. Лисица всегда за друга горой стоял, а теперь тем паче – кому хошь за него глотку перережет. И не потому, что он сотник и колдун, а… Просто Данила знает, как по правде. По старой Русской Правде.
Лисице про нее бабка еще сказывала, но он не шибко-то ей и верил. Закон в Сечи простой: что с бою взято, то твое. Серебро, оружие, девки. Хочешь – продай, а хочешь – сам пользуй. Когда Умань брали, много казаков полегло, но и добыча была немалой. Однако Данила запретил полон брать. Сказал, что на Руси неволи раньше не было. И он не дозволит.
Десяток роптать начал, но Метелица быстро порядок навел. У него рука крепкая, не забалуешь. И ведь прав оказался характерник! Когда шляхта панцирная ударила, только кони верные спасли от гибели неминуемой. А кто за ясырь свой держался, легли под саблями. Все до единого.
Еще сказал, что повесит каждого, кто девку силой возьмет. Ему-то что за нужда? Всегда так было. Ну да ладно – он знает, что говорит. Когда другие казаки жидов вешали – тайники искали, – Данила пообещал голову отрубить каждому, кто на безоружного саблю поднимет.
И снова как в воду глядел колдун! Вывели они из Умани семью еврейскую, подальше от города проводили. Отпустили. Жид-меняла сам все отдал, даже кожу сдирать не пришлось! До последнего злотого мошну вывернул. Ну, может, и оставил что себе, но казаки довольны были. Другие не в пример меньше награбили.
Лисица облизал пересохшие губы. Вина бы сейчас глоток аль меду хмельного. Но нельзя. Вот закончится день, сядет солнце за Черные холмы, и тогда – в казацком кругу – пойдет по рукам ковш с пенной брагой. А пока терпи, казак. Недолго, вечереет уже.
Воткнув топор в ошкуренное бревно, Лисица зачерпнул ладонью пригоршню снега и с наслаждением растер разгоряченное лицо. От костра потянуло запахом жареного мяса. Казак сглотнул слюну.
– Что, брат, живот к спине прилип? – весело подмигнул пан Ляшко.
Этому все нипочем. Он и в аду ухмыляться будет. А Лисицу от бизонов уже воротит. Сейчас бы галушек со сметаной или борща с пампушками. Да где ж их взять-то на чужбине? Намедни вепря добыли, вроде и свинья, но мясо другое – жесткое, вонючее, как козий сыр. Косули еще реже попадаются. Но ничего, обстроимся, до весны доживем, там и разговеемся. А пока и буйвол сгодится. Этого добра здесь – стада несметные.
– Данила как? – вместо ответа буркнул Лисица.
– Оклемался уже, – поспешил успокоить шляхтич. – С утра вставал, бульончику похлебал. Денек-другой, и опять в седло… – Ухмыльнувшись, добавил: – С такой сиделкой и я не прочь поболеть.
Лисица заржал. Сиделка и впрямь была хороша. Только уж больно кричит по ночам. Пан Ляшко еще на корабле объяснил казакам, что характерник обряд творит колдовской с полонянкой. Не все поверили. Тогда пан Ляшко сказал, что колдуну фиолетово (Данилино словечко!) – Марыся аль казак какой. Есть охотники? Нет? Ну и не лезьте поперек батьки в пекло, он сам знает, что делает. А без колдуна нам никак.
Босфор тогда мышкой проскочили, ни одна собака османская не тявкнула. Хотя собак у них отродясь не было. Но и сами турки ничего не учуяли. Только слышно было вдали, как галеры сторожевые склянками бренчат. На воде звук хорошо доносится, однако туман все скрыл.
А в Средиземноморье пираты напали – всамделишные, не запорожские. Алжирцы или марокканцы, кто их разберет. Данила что тогда учудил? Казаки в трюм попрятались, на палубе только матросы остались да старшина войсковая, в платья купеческие ряженная. Флаг торговый спустили. Когда пираты на борт поднялись числом малым, их в трюм проводили – товар показать. И повязали. Без шума и крови.
И здесь без удачи не обошлось. Мальчонка с ними был, юнак. Сыном бея знатного оказался, славу себе решил добыть в походе. Храбрый паренек, хоть и нехристь. Стоит бледный весь, глазенками сверкает, но не дрожит. Добрый воин вырастет, если раньше не повесят.
Долго тогда с ними торговались, какой выкуп за бейчонка брать. Старичок с пиратами был, в халате расшитом и колпаке скоморошьем со звездами. Данила потом сказал, что он их считает. Дурной совсем. Зачем их считать? Но хитрый. Однако против колдуна кишка тонка у него. Как тогда Данила сказал?