Самшитовый лес

Навстречу шли старшеклассницы и преувеличенно ахали, потому что ветер заворачивал им подолы.

– Зачем носить короткие платья, если ветер в городе всегда? – удивился Филидоров.

– Для этого, – объяснил Сапожников. – Чтобы пищать и ахать.

В продуктовом магазине продавалось много копченых рыб.

– Нужна сравнительная мифология, – сказал Сапожников. – Никуда без нее не денешься – такая наука нужна.

– А зачем она? – поинтересовался Филидоров.

– Ну вот сопоставлять с археологией и историей… с установленными данными.

– Опять лезете не в свое дело? – сказал Филидоров.

– Нет, – сказал Сапожников. – Только готовлюсь. Насчет Посейдона пока дело темное… Но вот такая эмблема – конь топчет змею. А всем известно, что коня обожествляли и змею обожествляли. Вот и выходит, что новая религия топчет предыдущую. А не просто лошадь с гадюкой подрались… Что Зевс был критянин, то есть фактически финикиянин, и что сын его Аполлон, игравший на арфе, наказал Пана за игру на свирели, то есть за свист…

– Куда вы клоните? – спросил Аркадий Максимович.

– Еще не знаю, – сказал Сапожников. – Я еще пока вспоминаю… А замечал ли кто-нибудь, что в Библии, в описании Моисеева похода из Египта, который длился почему-то сорок лет, хотя там ходьбы как от Москвы до Ленинграда, ну это ладно… а вот другое… Там нет ни одного упоминания африканской фауны – фауна не африканская.

– А откуда вы это знаете?

– Я приметливый, – сказал Сапожников. – Не упомянуты ни слоны, ни жирафы, ни носороги, ни бегемоты, ни страусы, ни обезьяны…

– Ну и что из этого вытекает?

– Похоже, что поход-то был откуда-то из другого места и занял сорок лет… а приплели его к бегству из Египта потом. Для солидности. Потому и написали, что Моисей умер перед концом похода. А в страну вступил Иисус Навин, исторический уже… Ясно только одно – до сих пор делали упор на фантастическое отображение действительности в религиях и мифах и только сейчас помаленьку заинтересовываются самой действительностью, которая в них отражалась. Сравнительная мифология нужна. Фактов разбросано много… сопоставлять их надо научиться.

– Прелестный разговор, – сказал Филидоров. – Обожаю светские разговоры… На все темы… И все верхушечно…

Гостиницы в Керчи действительно были переполнены. И даже Филидорову не удалось достать номер, где бы их приняли с трехногой собачкой Атлантидой, и потому они сняли комнату частным порядком.

– Где-то я читал, в какой-то книжке, – бормотал Сапожников, – кажется, называлась «Открытие Америки»… там еще была карта Америки, сделанная Леонардо да Винчи, и материк был назван Америкой до путешествия Америго Веспуччи… полная каша в голове.

– Вот именно, – подтвердил Филидоров.

– Что вы плетете? Ничего понять нельзя, – рассердился Аркадий Максимович.

– Это я так… Погодите, – сказал Сапожников. – По-моему, именно в этой книжке я прочел в одном месте слово «Атл», а в другом слово «Ант», и автор эти два слова почему-то не связывал. А между тем на каких-то индейских языках одно из них означало «человек», а другое – «море». И получалось, что вместе они означают не то «морской человек», не то «человек моря», не помню… «Атлант» получалось… а «ида» – это просто греческое окончание. Эней – «Энеида» и так далее… Известно у вас такое в вашей науке?

– Мне неизвестно, – сухо сказал Аркадий Максимович.

– Ну тогда и хрен с ним, с этим вопросом, – сказал Сапожников. – Я думал, может, вам пригодится.

Филидоров и Аркадий Максимович раскладывали чемоданы. Сапожников, как всегда, сидел на подоконнике.

– Так как же насчет «Атланта»? – спросил Сапожников.

– Не ваше дело, – сказал Аркадий Максимович.

И он был прав. Какое дело было Сапожникову до атлантов. Но вот до Аркадия Максимовича ему было дело. Страшно ему было видеть, как ученый человек не то что от споров, от собственных мыслей убегал. А ведь его только затем и держали в ученых, чтоб мыслил.

– Я боюсь не споров, – сказал Аркадий Максимович. – Я боюсь профессора Мамаева. Не знаете? Ничего. Я вас с ним познакомлю…

Но уже наступили времена, когда всем до всего было дело.

В летней столовой за обедом, где из керченских жителей были только сотрудники музея, Сапожников встретил московскую свиту Глеба, уже второе или третье ее поколение.

Годы шли, а свита не уменьшалась, и все так же начинающие старались произносить слова небрежно и чуть врастяжку, и все так же не понимали, какая роль отведена Сапожникову в глебовской табели о рангах.

Много спорили, Сапожников высказывался, и, естественно, по всем вопросам.

Гомон стоял в гулкой столовой, отделанной светлым деревом и с трепещущими от ветра занавесками.

Потом, естественно, перешли в гостиницу, где свита занимала три многоместных номера. И там Сапожников узнал, что четвертый номер пустует и дожидается Глеба.