Самсон. О жизни, о себе, о воле.

«Прежде чем продолжить свое повествование, я хотел бы, сын, рассказать тебе предысторию, с которой, собственно, и начался новый этап моей воровской жизни. Это был тысяча девятьсот восьмидесятый год. Год, когда в нашей стране первый раз проводилась Олимпиада. Тогда в Москву съехалось несколько миллионов человек со всего Союза. Кого здесь только не было! И студенты, и туристы, и ударники соцсоревнований. И, конечно же, дельцы преступного мира всех мастей. Несмотря на то что в столицу были стянуты несколько сот тысяч представителей правопорядка, а попросту ментов, каждый уважающий себя вор хотел сорвать на этом мероприятии свой куш. Кто-то шуршал по карманам у зазевавшихся туристов, кто-то обчищал квартиры, кто-то разводил иностранцев на валюту…»

* * *

Я тогда занимался тем, что обворовывал квартиры. В отличие от других своих собратьев по опасному ремеслу «брал» только хаты очень богатых людей: ювелиров, дельцов, крупных цеховиков. Естественно, в таких делах работать без наводчика – бессмысленное занятие, но мне повезло. Еще в зоне я познакомился с одним дирижером по фамилии Кац, который попал в лагерь за то, что по рассеянности у него из-под носа увели скрипку Страдивари, которую ему выдали под расписку на время проведения концерта, посвященного приезду очередного зарубежного партийного деятеля. Скрипка была украдена, концерт сорвался, а бедного дирижера осудили на три года и отправили на зону. Понятно, что такому человеку, как Кац, с его врожденной интеллигентностью, пришлось несладко – что на тюрьме, что в зоне. Меня тогда еще не короновали, но человеком на положении я уже был. И вот однажды ко мне пришли двое катал, которые хитростью затянули бедного еврея в игру и теперь собирались получить с него по полной, надеясь, что на свободе у него остались богатенькие родственники.

Выслушав их рассказ, я уже хотел было дать добро, напомнив им, чтобы не забыли отчислить в общак, как вдруг мне захотелось посмотреть на этого интеллигента. Когда его привели ко мне и я стал задавать ему вопросы, то неожиданно для себя понял, какой человек мне попался. Кац всю свою сознательную жизнь проживал в столице, где был знаком со всеми богатыми людьми города. К тому же в силу своей профессии он имел дело с очень влиятельными людьми. Это была просто находка. Я быстро прикинул, что если сейчас я помогу ему выдюжить в этой непростой зоновской жизни, то впоследствии смогу получить от него ту информацию, которая вернется мне большим кушем в виде золота и драгоценных камней. И я не ошибся. Оставшийся срок Кац жил под моим покровительством. Не то чтобы он неожиданно стал авторитетом или блатным, нет. Он так и оставался обычным мужиком, но каждый в зоне знал, что этого человека трогать нельзя. Сам по себе Кац в силу своей врожденной интеллигентности старался жить тихо, хотя и знал, под чьим покровительством он находится. И вот, когда пришла пора выходить на свободу, Кац пришел ко мне.

– Завтра я выхожу, – нервно теребя в руках феску, начал разговор дирижер. – Я знаю, что своим спокойным проживанием тут я обязан вам, уважаемый Самсон. Хотел бы поинтересоваться, как я смогу отблагодарить вас за ваше участие в моей жизни? У меня сейчас на свободе будут другие возможности, поэтому все, что вы скажете, уважаемый Самсон, я с радостью исполню.

– За свое участие я хотел бы получить полмиллиона рублей, – спокойно сказал я и увидел, как побелело лицо бедного еврея. Его губы затряслись, руки уже не слушались, а ноги готовы были подкоситься в любую секунду.

– Но у меня нет таких денег, – дрожащим голосом произнес дирижер.

– Это была шутка, – так же спокойно ответил я, хотя на моем лице не было улыбки.

Дав ему успокоиться, я продолжил:

– Мой срок заканчивается через полгода. Этого времени тебе хватит, чтобы обжиться на свободе, наладить прежние связи, в общем, вернуться к своей прежней жизни.

– А что потом?

– А потом мы вернемся к этому разговору.

По лицу дирижера было видно, что он не совсем понимает, что же от него хотят, но уточнять не стал, а только кивнул головой в знак согласия.

– Еще какие-нибудь вопросы имеются? – заботливо поинтересовался я.

– Нет.

– Ну, тогда всего хорошего.