Самвэл

Когда после его гибели Феодосий принял в Сирмии из рук Грациана императорскую порфиру, ему выпала па долю нелегкая задача: сначала очистить страну от полудиких орд и только после чего можно было отбыть в столицу и вступить на перешедший к нему престол. Целых девять месяцев потребовалось Феодосию, чтобы усмирить готов, и все эти девять месяцев армянские послы ждали его возвращения.

Хотя император и оказал Мушегу Мамиконяну и его свите самый торжественный прием, их просьба долго оставалась без ответа: новый император был так занят внутренними делами, что у него совершенно не оставалось времени заняться внешней политикой, тем более, армянскими делами, вмешательство в которые, несомненно, вовлекло бы его в новую войну и притом тяжелую — войну с Персией, Вот почему император все откладывал и откладывал рассмотрение просьбы, с которой приехали послы из Армении.

Предшественник Феодосия Валент, столь щедрый на гонения, оставил ему в наследство, в числе прочих забот, еще и ожесточенную религиозную распрю, которая сотрясала тогда всю империю. Феодосию нужно было вернуть высокопоставленных церковников, сосланных погибшим императором, и унять многочисленные секты, которые возникли и распространились под покровительством Валента. В столице сменяли друг друга церковные соборы, и император нередко сам принимал в них участие.

В то время как в Византии бушевали бесплодные церковные споры, в Армении Меружан Арцруни все более и более ужесточал осаду Артагерса, а армянская царица со все возрастающим нетерпением ждала своего сына и императорские легионы... В соответствии с обещаниями императора из Византии слали гонца за гонцом; те проникали в крепость через потайные ходы и всякий раз передавали царице одно и то же: «Потерпи, продержись еще немного, вот-вот подоспеет твой сын и приведет с собою византийские войска».

И царица с неутолимой тоскою ждала и с неукротимой твердостью давала отпор врагу. Ожиданием жили и все осажденные.

Целых тринадцать месяцев ждала царица подмоги, целых тринадцать месяцев она мужественно сопротивлялась. Ни неистовая свирепость Меружана, ни яростный натиск персидского войска не смогли сокрушить неприступных твердынь Артагерса. Но их сокрушила Божья кара...

На четырнадцатом месяце осады на крепость обрушился новый, еще более грозный недруг, и бороться с ним было уже невозможно. Это было моровое поветрие. Неумолимая болезнь беспощадно косила осажденных. Изо дня в день люди умирали сотнями. Однажды за столом у царицы умерло за трапезой сразу пятьсот человек. Ужас перед смертью нарушил строгий порядок, царивший в крепости: каждый думал прежде всего о спасении собственной жизни. Едва вспыхнуло смертоносное поветрие, царица объявила, что все, кто пожелает, могут уйти из Артагерса. Однако никто не захотел покинуть свою госпожу. Все поклялись остаться с нею и умереть у ее ног. В подземельях крепости было много потайных ходов, дававших возможность спастись бегством, но никто не воспользовался ими. Среди тех, кто остался верен обожаемой государыне, жажда самопожертвования оказалась сильнее ненасытного неистовства смерти. Трупы не успевали хоронить. Погребая мертвецов, люди, только что еще живые, падали замертво рядом с ними. Каждый торопился заблаговременно вырыть себе могилу, ибо понимал, что завтра, а может, и через несколько минут, настанет его черед...

Но за стенами Артагерса никто пока не знал, что творится в крепости. Осажденные умирали или готовились к смерти, но не переставали сражаться с внешним врагом.

Почти одновременно с мором в крепости начался голод. Он оказался страшнее мора и заставил забыть об его ужасах. Умереть было нетрудно, гораздо труднее оказалось живым бороться со свирепыми муками голода.

За тринадцать месяцев осады защитники крепости истощили все припасы, и на четырнадцатом месяце в Артагерсе уже невозможно было найти ничего съестного. В крепости не осталось ни кошек, ни собак, ни иных четвероногих — все они были съедены. Знатные женщины собственноручно мололи кости и раздавали людям костную муку. Царица сама варила из кожаной обуви некое подобие похлебки и наделяла голодающих. Но и эта еда кончилась. Все до единого съедены были кустики, росшие на скалах внутри крепости; впрочем, они скорее приближали смерть, нежели насыщали. Гибельное исступление настолько помрачало рассудок, что находились несчастные, которые поедали собственных детей.

Среди этих ужасных бедствий, когда все силы духа и силы разума рушатся, исчезают под ударами надвигающейся беды, когда человек ощущает себя мелкой, ничтожной пылинкою рядом с необъятностью трагедии — не дрогнула лишь царица. Даже потеряв последнего воина, она сохранила силу духа и не открыла врагу ворота своей крепости.