Самвэл

— Спешит... Очень спешит... Сам понимаешь, дорогой Ростом — ведь мы так давно оторваны от мира... Чего только не могло произойти за это время на родине! Как там царь, что нахарары, какие еще бесчинства творит Шапух! Мы ничего не знаем! Помнишь ведь, в какой смуте оставили мы отечество. Так в силах ли он терпеть! Сердцем он там, в родной стране. Его неукротимый дух стремится в мгновение ока перелететь безбрежные просторы моря, достичь родной страны и залечить ее раны.

— Когда же, когда он достроит лодку! — воскликнул Ростом, и его красивое лицо помрачнело.

— Скоро... теперь уже скоро, — с покоряющей уверенностью сказал Тирэ. — В следующее новолуние нас здесь уже не будет.

Ответ Тирэ ободрил Ростома.

— Дай-ка я помогу.

— Начни лучше вот этот обломок.

Ростом взял необработанный кусок кремня и начал обтачивать.

— Его изматывает не работа, — продолжал Тирэ. — Спит он плохо, вот в чем дело — почти совсем не спит. Я не раз замечал, что он встает по ночам и, погруженный в свои думы, обходит вдоль берега весь остров. Десятки раз обходит. .. потом сядет на берегу и сидит не двигаясь, вглядываясь вдаль. Туда, где осталась его утраченная слава... где остались без пастыря его церковь и его народ. И сидят он долго-долго, пока не взойдет солнце и первые лучи не напомнят ему, что пора снова браться за работу.

На красивое лицо Ростома снова набежала мрачная тень. Он отложил работу и грустно посмотрел на товарища:

—Неспокоен он... неспокоен сердцем, неспокоен душой.. . Можно ли уснуть в таком состоянии?! При нас он старается скрывать свою тоску — чтобы и мы не затосковали... Думает, мы все еще настолько слабодушны, что нам не под силу скорбеть его скорбями. Вот он и находит утешение в безмолвной печали.

Он провел рукой по лбу, откинул густые пряди, упавшие на лицо, и продолжал.

— Так дальше жить нельзя, Тирэ! Он почти ничего не ест, можно сказать, совсем ничего. Так он совсем себя изведет. Вчера сказал мне: «Ростом, погляди в лесу, может, грибов найдешь». Я обрадовался, кинулся искать — и нашел несколько штук! Но станет ли он есть?.. Несколько дней назад он заговорил как-то о смоквах. Я тут видел несколько плодов на одном дереве, каждый день ходил, смотрел снизу, не поспели ли. Дерево высоко, на крутой скале. Вчера утром пошел, с огромным трудом вскарабкался наверх, сорвал те, что поспелее. Разложил на листьях и поднес ему. Он обрадовался, благословил меня, а сегодня смотрю: как я их положил, так и лежат, ни одной даже не отведал.

— Может, забыл про них?

— Может... он теперь так рассеян.

— Немудрено...

Беседа двух юношей время от времени прерывалась глухим стуком, доносившимся из чащи леса.

— Он все еще работает.

— Да, все работает.

— Как считаешь, Тирэ, этот челн, который он строит... довезет он нас до суши? Я как-то немного...

— Немного сомневаешься? А я тебе вот что скажу, Ростом: расстели он свой плащ на воде и скажи нам: «Садитесь, поедем» — без колебания сяду и поеду. Я тебе больше скажу: суша не так далеко, как ты думаешь.

— Откуда ты знаешь?

— Он сам сказал. Как-то он заметил птиц, они летели к нашему острову. «Это не морские птицы, — сказал он, — они летят с суши. Суша не далеко от нас».

Ростом задумался.

— Да, это верный признак, — сказал он наконец, совершенно убежденный. — Но не пора ли нам в нашу хижину?

— Пошли, разведем костер, приготовим чего-нибудь поесть к его приходу, — ответил Тирэ, собирая свои каменные орудия.

Ростом снова вернулся к своей верше и притянул ее к берегу на веревку из гибких веток. Потом запустил в нее руку и начал вытаскивать рыбу и укладывать в маленькую плетеную корзинку. Засунув руку второй раз, юноша вытащил двух раков: «А вы ты как сюда попали?» — удивился он и отправил раков вслед за рыбой. Выловив все, что удалось добыть к ужину, он опустил вершу на прежнее место, взял корзинку и пошел в глубь острова. Два друга, продолжая прерванную беседу, направились к хижине.

В лесу, в той стороне, откуда доносился стук топора, трудился тот, о ком говорили собеседники.

Это был человек высокого роста, с благородным лицом и глубоким, полным величавого достоинства взглядом. Окладистая, отливавшая черным янтарем борода, ниспадала на могучую грудь. В глазах горел огонь веры. Видно было, что в молодости он был красив необыкновенно; он остался красив и сейчас, в зрелые лета. Во всех движениях его сквозили энергия и величие. В облике этого благородного мужа слились воедино начало небесное и начало земное во всей высокой величавости. Его лохмотья, отдаленно еще напоминавшие духовное одеяние, были ветхи до крайности. На ногах были сандалии из древесной коры. Но даже в этом вретище он был похож на небожителя, обреченного жестокой судьбою на каторжные муки.

Умелой рукою он поднимал и опускал тяжелый топор, и огромное бревно гудело под его ударами. Топор скорее тесал дерево, чем рубил, но все же его удары, воплотившие в себе терпенье и труд, оставляли следы на огромном бревне.