Самвэл

В качестве пастыря он казался скорее жителем небес, чем земли, в качестве же верховного духовного лица в стране, был одновременно и видным государственным деятелем. С огромным рвением управлял он делами своей страны и давал им надлежащий ход. Благодаря ему всюду воцарялись закон и порядок, а беспорядок и беззаконие выкорчевывались повсеместно. Мощной дланью искоренял он зло и насаждал добродетель. Движимый высокой идеей благоустройства своей страны, он своим животворным трудом вдохнул в нее дух и жизнь.

Случилось так, что он отправился в Византию по важному для его страны делу и предстал перед императором Валентом для переговоров с ним. Император был ослеплен арианскою ересью и как раз тогда обрушил жестокие гонения на православную церковь. Он оставил политические вопросы, ради которых приехал к нему глава армянской церкви, и вступил с ним в религиозный диспут. Католикос бестрепетно осудил императора за ересь и стал наставлять его на путь истинной веры. Император пришел в ярость и приказал сослать католикоса, а с ним и семьдесят епископов, на глухой остров в Средиземном море. И вот в зимнюю стужу бурная стихия пятнадцать суток носила по волнам мучеников за православную веру. Дохнул борей, море разбушевалось и поглотило их корабль в своей пучине. Чудом спаслись на маленькой лодке только он и два его дьякона. Лодку выбросило на этот остров.

Сколько лет кануло в вечность с того дня... а он все терпит лишения на этом необитаемом острове... вдали от любимой родины, вдали от любимой паствы... И теперь тот, кто был духовным главою целого народа, в патриарших покоях которого служили сотни должностных лиц, сидел совсем один у входа в каменный грот, на самодельной скамье и с тоской во взоре смотрел, как угасает дневное светило. Душа его была полна печали. Сколько раз еще взойдет и зайдет солнце, сколько раз оно озарит своими животворными лучами Божий мир, а он все также будет сидеть в заточении здесь, на этом острове, вдали от страны, солнцем и светом которой он был прежде...

Чуть поодаль от пещеры, под сенью деревьев, скрывалась небольшая хижина. Это было нечто вроде шалаша или скорее шатра, сплетенного из веток и обмазанного сверху глиной. Там жили два юных дьякона, разделившие со своим духовным отцом тяготы изгнания.

Они уже вернулись с берега, развели костер И хлопотали над ужином. В этих хлопотах виден был цивилизованный человек, который силою обстоятельств вынужден жить в первобытных условиях. Они хорошо знали, как пользоваться огнем, какую посуду использовать для приготовления пищи и как ее готовить. Но где ее взять, эту посуду? На необитаемом острове нет ведь ни медников, ни кузнецов, ни гончаров. Огонь они раздобыли просто чудом и поддерживали его постоянно, как огнепоклонники священное пламя Ормузда. Вместо посуды использовали крупные раковины или корзинки из веток.

Костер горел жарко, распространяя вокруг себя приятное тепло. Они отгребли уголья в сторону и уложили в них большие камни, которые вскоре раскалились почти так же, как угли. На плоской поверхности камней разложили, словно на сковородках, рыбу и начали печь. Раки уже покраснели. Этим занимался Тирэ. А Ростом зарывал в горячую золу каштаны; они иногда лопались и подпрыгивали, поднимая облачко золы. Он очищал их от лопнувшей кожуры и складывал в перламутровые раковины, служившие тарелками.

— Он любит печеные каштаны, — сказал Ростом, радуясь от души.

— Каленые орехи он тоже любит, — отозвался Тирэ. — жаль, они еще не созрели.

— А вот рыбу почти не ест.

— Вообще от мясного воздерживается.

— Зато съедобные травы ему нравятся. Можно бы иногда их парить, да соли не найти.

— Твои попытки так ничего и не дали.

— Да, ничего не вышло. Я было отгородил на берегу небольшое озерко. Вода, думаю, под солнцем испарится, а соль останется. Ты сам видел; вода вся испарилась, на дне остался густой слой соли, да только горькая, как желчь. Эх, если бы эта попытка удалась!

Католикос все еще сидел у входа в пещеру.

Пещера, в которой он жил, была из тех убежищ, которые благодетельная природа предназначала под берлогу или логовище для диких зверей. Вход в нее был узок и низок, и человеку надо было порядочно согнуться, чтобы войти. Постепенно пещера расширялась и приобретала вид круглого дупла. Лучи солнца проникали внутрь скупо и едва смягчали мрачный сумрак, царивший в глубине пещеры. У одной стены стояло некое подобие ложа из нетесаных бревен, связанных между собою веревками из гибких ветвей. Сухой мох, постланный сверху, заменял постель. Напротив, на четырех каменных столбиках, лежала каменная плита, которой, слегка обтесав ее, предали некоторое подобие стола. Рядом стояла скамья, напоминавшая и по виду и но исполнению ту, что стояла у входа. Выдолбленный из тыквы сосуд с водой стоял на столе, довершая непритязательную обстановку этого убогого жилища.