Самвэл

Шел год за годом, а в несокрушимом теле утеса без устали работали молот и резец неутомимого мастера. Ни днем, ни ночью не смолкали тяжелые удары молота. Работа шла споро. Любовь придавала новые силы гению великого мастера, а красота царевны воспламеняла его рвение. Он высек в скале обширные покои, высек украшенные резьбою по камню залы и из сплошной каменной глыбы изваял великолепный чертог. Стены он украсил выбитыми в камне сценами и фигурами. Он изобразил борьбу исполинов и богатырей древнего Ирана с чудовищами и злыми духами, воспел в камне славу и величие древних царей Ирана и празднества в честь их доблести и побед, высек на стенах письмена, прославлявшие великие деяния арийских владык древности, их добродетели, и их благодеяния стране ариев. И все это он совершил для той, кому отдал всю силу своей страсти. Он сотворил все эти чудеса, чтобы они постоянно напоминали ей о славном прошлом Ирана, чтобы вечно тешили ее сердце высокой гордостью, ибо и она принадлежала к великому роду, ведущему свое происхождение от богов и подтвердившего его деяниями, достойными богов.

Она появилась — и увидела, что он создал.

— Все это очень красиво, — сказала она. — Но тут нет воды, нет деревьев. Разбей для меня фонтаны, чтобы били они выше облаков, посади деревья, чтобы я могла нежиться под их сенью в твоих объятьях... Сказала и исчезла.

Он изменил русла отдаленных ручьев и по подземным трубам поднял их на самую вершину утеса. Обтесал камень, высек в нем бассейны — забили среброструйные фонтаны. День и ночь неиссякаемо взлетали вверх их струи и кропили жемчужною росой свое зеленое окружение. Он срезал верхушку скалы, выбил ровные площадки на ее боках, привез издалека землю и насыпал на этих площадках. И посадил деревья, и создал висячие сады, которые словно и в самом деле выросли и повисли в воздухе. Шли годы. Прижились, выросли, стали плодоносить деревья. Зацвели и наполнили воздух услаждающим душу благоуханием мириады цветов, слетелись издалека птицы, и их веселые трели оживили безмолвие окрестностей. И только та, что должна была стать владычицей этого земного эдема, все не появлялась.

Однажды великий мастер сидел, подперев голову рукою, у подножия воздвигнутых им чертогов и с тоской смотрел вдаль, на большую дорогу. И вот на ней появился, весело напевая, какой-то путник, увидел мастера, подошел и сел рядом, чтобы отдохнуть немного.

— Откуда идешь, путник? — спросил Фархад. — Ты, я вижу, счастливец — поешь, веселишься...

— Из Тизбона иду, — ответил путник. — А чего мне не веселиться, раз вся страна веселится?

— А что случилось?

— Неужто не знаешь?! Уже семь дней, семь ночей в столице гремит свадьба. Вино льется рекой, еде всякой счету нет. Все пьют, едят и веселятся. Музыка не умолкает ни на минуту, и ноги плясунов не знают устали. И я свою долю получил. Напился-на-елся до отвалу и домой еще несу — жене и детям надолго хватит.

— А чья свадьба?

— Царь женится.

— На ком?

— На Ануш.

Мастер больше ни о чем не спрашивал. Он содрогнулся, словно от удара молнии, и застыл в неподвижности. Потом встал и, еле передвигая ноги, стал подниматься по каменным ступеням вверх, к своему волшебному чертогу. Взглянул окрест себя, последний раз окинул скорбным взглядом все творения своей пламенной любви и своего высокого вдохновения и вошел в мастерскую. Там лежали орудия ваяния. Мастер взял свой тяжкий молот и вышел из мастерской.

— Она изменила! — простонал он и подбросил молот вверх. Молот упал прямо ему на голову — и горячая кровь творца окропила дивные творения его рук...

Фархад не достиг исполнения своих желаний, но имя его возлюбленной так и осталось за этой крепостью на скале, она и поныне зовется Ануш.

Этот замок на камне и из камня, который его творец создавал как радостный храм любви и вечного блаженства, стал адским вместилищем слез и вечной скорби. Последние персидские владыки начали ссылать туда попавших в их руки вражеских царей.

Был полдень, но в каменном подземелье крепости Ануш даже при ярком свете дня царила мрачная полутьма. У самого потолка было пробито небольшое отверстие, скорее напоминавшее просто дыру, нежели окно. Робкий солнечный лучик боязливо пробивался сквозь эту щель, но, словно страшась царившего внутри мрака, не решался заглянуть хотя бы чуть дальше. Подземелье скорее напоминало квадратный, слегка вытянутый в длину мешок, чем комнату. Только — каменный мешок. Камень был под ногами, камень — над головою, камень со всех сторон — все помещение было выдолблено в камне. Никакие примеси другого вещества не нарушали этого господства камня. Одна лишь тяжелая дверь темницы была из железа, но и она за сотни лет почернела, покрылась толстой корой ржавчины и стала такого же бурого цвета, как и камень.