Самые голубые глаза

Когда они перебрались в Кентукки, то стали жить в самом настоящем городе — по десять-пятнадцать домов на улице, и в каждом доме вода насосом подавалась прямо на кухню. Ада и Фаулер Уильямс подыскали для своей семьи пятикомнатный щитовой домик. При доме имелся двор, обнесенный изгородью, некогда белой; возле изгороди мать Паулины сажала цветы, а на самом дворе они держали кур. Братья Паулины поступили на службу в армию, одна из сестер умерла, две вышли замуж — и в домике, таким образом, освободилось довольно много места, отчего оставшимся членам семьи жизнь в Кентукки стала казаться почти роскошной. Переезд, кстати, оказался Паулине весьма на руку, ибо она уже достаточно подросла и могла бросить школу. Миссис Уильямс нашла работу — мыть, убирать и готовить для одного белого священника, жившего на противоположном конце города, и Паулина, теперь старшая девочка в семье, приняла на себя заботу о доме. Она постоянно чинила пресловутую изгородь, вбивая остроконечные колышки так, чтобы они стояли вертикально, и скрепляла их кусками проволоки; собирала куриные яйца; подметала пол и готовила еду; стирала и присматривала за двумя младшими детьми — близнецами Цыпленком и Пирожком, которые еще учились в школе. И, надо сказать, она не только отлично со всем справлялась, но и получала удовольствие. После того как родители уходили на работу, а остальные члены семьи были либо в школе, либо на шахте, в доме воцарялись тишина и покой. Их домик стоял обособленно, и то, что в нем подолгу бывало так тихо, очень нравилось Паулине и придавало ей сил. В общем, она с удовольствием и почти без перерывов занималась уборкой и прочими домашними делами до двух часов дня, когда домой из школы возвращались близнецы.

К окончанию войны близнецам исполнилось по десять лет; они тоже бросили школу и пошли работать. Паулине было тогда пятнадцать, и она по-прежнему занималась домашним хозяйством, но уже с меньшим энтузиазмом. В голове у нее роились фантазии о мужчинах, любви и всяких волнующих прикосновениях, что весьма отвлекало ее мысли и руки от насущных дел. На нее стали действовать перемены погоды, а также некоторые зрелища и звуки, что проявлялось в приступах сильнейшей меланхолии. Ее начинали преследовать мысли об умерших новорожденных, об испорченных новых вещах, о скитаниях по пустынным дорогам, о незнакомцах, которые появляются ниоткуда и берут тебя за руку, о лесах, где солнце всегда только садится. Причем в церкви эти мысли одолевали ее как-то особенно сильно. А вот песни всегда утешали; когда же она пыталась удержать свою душу и побороть греховные мысли, тело ее дрожало, требуя отпущения грехов, спасения и мистического возрождения, которое произойдет просто так, без каких бы то ни было усилий с ее стороны. Никакой агрессии во время своих фантазий она никогда не испытывала; чаще всего она воображала, что бродит по берегу реки или собирает ягоды, и тут появляется некто с нежным и проникновенным взором. Он без лишних слов сразу все понимает, и от одного лишь его взгляда стопа ее сама собой распрямляется, а глаза невольно опускаются долу. Впрочем, этот некто не имел ни лица, ни конкретной формы, ни голоса, ни запаха. Это была просто некая Сущность, обладавшая всеохватной нежностью, невероятной силой и обещанием покоя. И не имело значения, что сама Паулина не знала, ни что ей нужно делать, ни что говорить — для общения с этой Сущностью слова были не нужны, а после ее благодатного прикосновения все остальные мечты и тревоги Паулины словно растворялись в воздухе. Но сама-то Сущность все прекрасно знала и умела. Так что ей, Паулине, нужно было лишь подойти к прекрасному незнакомцу, положить голову ему на грудь, и он увел бы ее прочь отсюда, к морю, в большой город, в леса… навсегда.

По соседству с семейством Уильямс жила одна женщина, Айви, которая так чудесно пела, что, казалось, могла своим пением выразить все, о чем мечталось Паулине. Стоя чуть в стороне от хора, Айви выпевала ту темную сладость, для которой у самой Паулины даже названия не было; она пела о смерти, отрицающей смерть, к которой Паулина порой так стремилась; она пела о Незнакомце, который все знает и понимает…

Возлюбленный Боже, возьми меня за руку,

Веди меня дальше, позволь лишь

постоять немного,

Ведь я так устала, я так слаба, я совсем

без сил.

Сквозь бури, сквозь ночь веди меня к свету,

Возлюбленный Боже! Возьми меня за руку,

Веди меня дальше, возлюбленный Боже.

И коли путь мой мрачнее станет,

Пусть Ты один меня не оставишь

И доведешь меня до порога…

Когда же я переступлю порог,

Услышь мой зов, всемогущий Бог,

Возьми меня за руку, чтоб я не упала,

Веди меня дальше, как было вначале.

* * *

Так оно и случилось. Этот Незнакомец, этот некто действительно появился как бы ниоткуда. Паулина была исполнена благодарности, но не удивлена.

Он пришел, неторопливо с достоинством ступая по залитой жарким летним солнцем улице городка в штате Кентукки. И был он большой и сильный, и желтые глаза его светились, ноздри раздувались, и вокруг него витала музыка.