Самые голубые глаза

Он давно мог бы стать активным гомосексуалистом, но ему не хватило храбрости. Секс с животными ему даже в голову не приходил, а содомия вообще не рассматривалась, ибо он не испытывал длительной эрекции, а мысль, что у кого-то эрекция может продолжаться достаточно долго, была для него попросту невыносима. Мало того, уж если необходимость совокупления с женщиной, сопровождающегося взаимными ласками, вызывала у него самое настоящее отвращение, то еще большее отвращение вызывала у него возможность мужских ласк и, соответственно, необходимость самому ласкать партнера. Во всяком случае, его желания, сколь бы сильны они ни были, никогда не приводили к чисто физическому контакту. Он питал отвращение к прямому соприкосновению с чужой плотью. Одно обнаженное тело на другом — бр-р-р! Запахи чужого тела и дыхания вызывали у него оторопь. А уж комочек засохшей в уголке глаза слизи, гнилые или выпавшие зубы, ушная сера, гнойные прыщи, родинки, мозоли, ранки с подсохшей корочкой — то есть все те естественные способы защиты, на которые способно человеческое тело, представлялись ему и вовсе омерзительными. А потому он постепенно сосредоточил внимание на тех, чьи тела представлялись ему наименее агрессивными, — на детях. Но и педофилия давалась ему непросто; он был не слишком уверен в себе в плане гомосексуальных отношений — тем более мальчишки часто оказывались грубоватыми, упрямыми и пугливыми, — и решил в дальнейшем ограничиться девочками, ибо девочки обычно послушны и легко управляемы, а зачастую и весьма соблазнительны. Его сексуальность ни в коей мере не являлась простой похотью, его приязнь к девочкам обладала определенным привкусом невинности, а в его душе и вовсе ассоциировалась с чистотой отношений. Он и сам был этаким приятным чистеньким старичком с глазами цвета корицы, типичными для уроженца Вест-Индии, и светло-коричневой кожей.

И хотя имя, полученное им при крещении, было напечатано и на вывеске, приклеенной к его кухонному окну, и на визитках, которые он сам активно распространял, жители города все равно называли его по-своему: Церковь Мыльная Голова. Или чаще просто Мыльная Голова, потому что никто толком не знал, откуда взялась эта «Церковь», — возможно, еще из того далекого прошлого, когда он был приглашенным проповедником, то есть имел право вместе с другими священниками читать проповеди, но собственного прихода или хотя бы нескольких последователей не имел, однако регулярно посещал другие церкви и сидел у алтаря рядом с хозяином — приходским священником. Зато каждый знал, откуда взялось прозвище «Мыльная Голова»: свои тугие кудри он смазывал особой мыльной пенкой, чтобы лучше блестели и выглядели пышнее. Процедура, в общем, примитивная и довольно распространенная.

Он вырос в семье, гордившейся своей ученостью и своей смешанной кровью — на самом деле они считали, что первое есть следствие второго. Дело в том, что некий сэр Уиткомб из семьи захиревших британских аристократов, который предпочел коротать свои дни под солнцем, казавшимся ему значительно более полезным, чем бледное солнце Англии, подарил своим потомкам «струю белой европейской крови» еще в начале 1800-х.

Получив по приказу короля дворянство, сэр Уиткомб и сам совершил вполне цивилизованный поступок, обеспечив сына-мулата, считавшегося бастардом, состоянием в три сотни фунтов стерлингов, чем привел в неописуемый восторг мать бастарда, которая почувствовала, что наконец-то судьба решила ей улыбнуться. Сам бастард тоже был несказанно благодарен и отныне считал главной целью своей жизни сохранение пресловутой «белой струи». Он одарил своим благосклонным вниманием пятнадцатилетнюю девушку аналогичного происхождения и тоже, естественно, смешанной крови. Она, отличная пародия на приверженцев викторианских воззрений, постаралась научиться у своего мужа всему необходимому для «цивилизованной жизни»: во-первых, отделила себя телом, душой и умом от всего, что могло хотя бы отчасти свидетельствовать о наличии у нее африканских корней; а во-вторых, стала охотно культивировать привычки, вкусы и предпочтения родителей мужа: покойного свекра и чрезвычайно глупой свекрови.

Свою патологическую англофилию они сумели передать своим шестерым детям и шестнадцати внукам. В этой семье — за исключением редких и не принимаемых в расчет инсургентов, которые вопреки семейным устоям выбирали себе чернокожих супругов, — все и всегда старались устроить свой брак так, чтобы подняться еще немного «выше», еще немного «высветлить» доставшуюся по наследству кожу, еще немного изменить тип лица в сторону «более европейского».