Самые родные, самые близкие (сборник)

Анна не сводила с подруги удивленного взгляда.

Каринка не выдержала и прыснула. А следом расхохоталась и Анна.

– Завтра поеду на дачу, – отсмеявшись, вздохнула Карина, – надо глянуть, чего и как. Неохота страшно, спала бы себе и спала поутру часов до двенадцати, а? Но надо открывать, так сказать, сезон.

Анна обрадовалась:

– Возьми меня с собой! Я так давно там не была – целую вечность! К тому же я тебе помогу.

– Правда? – обрадовалась Карина. – Ну, уже полегчало. Завтра в десять, договорились? Рано, но иначе ничего не успеем.

Вез их Саша, вечный помощник. По дороге болтали о том о сем и, конечно, обсуждали предстоящее торжество.

На даче уже вовсю цвела сирень – светлая, темная, махровая и белая. В окна било солнце, переливалось в цветных стеклышках веранды, самой уютной на свете. Карина ходила по дому и ахала:

– Господи, сколько же грязи накопилось за зиму!

Долго пили чай на веранде, в открытые окна которой врывались запахи сирени и свежести.

Ну а потом взялись за работу. Привели дом в порядок. Вечером засобирались домой.

Анна, уже умывшись и собравшись, стояла на крыльце и смотрела на сад – на распускавшиеся белым цветом яблони и вишни, на молодую яркую траву, на первоцветы, проклюнувшиеся на клумбах. Она словно замерла и не могла отмереть – ей было чуть зябко, тревожно, но спокойно, уютно, знакомо и хорошо. И вдруг она тихо сказала подруге:

– Слушай, Кар! А что, если… если я тут поживу? Дня три? Или два?

Карина посмотрела на нее с удивлением.

– Побудешь? Да ради бога! Только, – она поежилась, – еще прохладно. Не задубеешь? Хотя кофты и куртки есть, если что.

Счастливая, Анна с благодарностью обняла подругу. Потом она стояла у ворот и махала отъезжающей машине.

– Аня всегда эту дачу любила, – тяжело вздохнула Карина и посмотрела на сына, – я ненавидела, а она любила. Такие дела.

Сын промолчал – не в его привычках было задавать лишние вопросы.

Ночью ухал филин, а рано утром размеренно застучал дятел. Знакомые звуки наполняли дом – все как в детстве.

Анна встала с кровати, потянулась и подошла к окну. Было так торжественно и тихо, что у нее защипало в горле. Она быстро оделась, выпила чаю и поднялась на чердак. На чердаке было полно разного хлама – впрочем, как на любой даче. Она узнала потертую бархатную куртку Аветиса Арамовича, суконное зеленое пальто Нины Константиновны, красные резиновые сапоги Каринки и люльку от Сашенькиной коляски – синюю с белой полосой посредине. На чердаке пахло прелью, мышами и старыми одеялами. Сквозь узкое оконце пробивались лучи пыли, освещенные солнцем. Она уверенно подошла к правому углу, в котором стоял старый, пыльный и темный комод, и решительно рванула ручку. Комод поддался с большим трудом – конечно, дерево рассохлось и разбухло, но она справилась. Из ящика пахнуло знакомым запахом, и Анна в волнении замерла. Потом достала оттуда кисти, краски и лист плотного коричневого картона.

Потрогала засохшие кисти.

Да, вряд ли их можно омочить. Хотя наверняка есть скипидар или керосин – на дачах всегда есть керосин и скипидар. А уж хозяйственное мыло – самый проверенный способ! В глубине комода увидела знакомую коробку – акварельные краски «Белые ночи». И Анна, вытащив ее, почувствовала, как дрожат руки.

Ну здесь все совсем просто – несколько капель воды, и краски оживут, «проснутся».

У лестницы стоял ее старый мольберт, укрытый вязаным, в старых дырках, жакетом. Его так любила тетя Нуне.

Анна осторожно спустилась по шаткой лестнице, стряхнула с волос паутину и разложила свое богатство на веранде. Вспомнила и побежала в сарай – скипидар отыскался. Потом она распахнула окно и села на стул.

Долго не могла решиться подойти к мольберту, взять в руки кисть, развести краски, вдохнуть их запах – давно забытый, но такой знакомый. Такой родной и любимый.

Анна решилась, взяла себя в руки. В конце концов, она теперь смелая – она назначила себя смелой. И ей уже почти ничего не страшно. Нет, все-таки страшно. Но разве это страшнее путешествия в одиночку в незнакомую страну?

Сколько прошло времени, она не знала. Не заметила. Час, два, пять? Ей казалось, что вечность. Руки занемели, устали. Заныла спина. Она почувствовала, что страшно, нечеловечески проголодалась и глянула на часы – восемь вечера! Значит, получается… Десять часов? Она стояла у мольберта десять часов? Нет, невозможно. Но, оказывается, нет ничего невозможного.

На улице уже были сумерки, и на веранде стало прохладно и мрачновато. Свет, как говорят художники, кончился.

Свет кончился, а жизнь… Кажется, началась.

Анна боялась посмотреть на свою работу. Тянула время, готовила чай, делала бутерброды. Чай пила на кухне, не решаясь войти на террасу. Потом наконец собралась. Она нащупала выключатель, повернула его, и веранда осветилась желтоватым и теплым светом.

Она смотрела на свою работу и задыхалась от счастья. Нет, ничего особенного – совсем ничего! Просто на холсте распустилась сирень – твердые, плотные, прохладные и крепкие кисти. Светло-сиреневая, нежная. Темная, махровая, почти чернильная. Белая, нежная, воздушная, как невеста.