Самые родные, самые близкие (сборник)

Ах да! У нее есть папаша! Он, кстати, тоже одинок и всеми заброшен. Папаша наверняка обрадуется дочурке – например, можно ему броситься на шею и во всем признаться. Повиниться, так сказать. Вот ему-то она будет точно нужна – а как же, взрослая, умная и красивая дочь. Скорее всего, он от нее не откажется. А что? Появится человек, который в старости поднесет стакан воды. Валентин Петрович выделит ей комнатку, и заживут вместе. Хотя он такой эгоист и так привык к одиночеству. На фига ему дочь? Получается, она в него такая страшная эгоистка?

Маша свернулась клубком, пытаясь уснуть. Телефон зашвырнула в тумбочку: «Да ну вас всех! Я вам в тягость, ну и вы мне не нужны. Живите своей жизнью. А я… – она всхлипнула. – Я всегда чувствовала себя одинокой. Даже при всей вашей любви и заботе». Маша уткнулась носом в подушку и захныкала – так стало жалко себя. «Да, все, решено – я уеду. И пусть все будут счастливы – даже свекор и свекровь. Уж они-то в первую очередь. Избавятся хорошие люди от нерадивой невестки – улыбки от нее не дождешься. И будут ждать новенькую – улыбчивую и милую, варящую борщ и заботящуюся об их дорогом сыночке. А что, справедливо. Итак, решено. Уезжаю. Устроюсь в какую-нибудь газету или журнал, или в школу – преподавать. Сниму комнату у дряхлой бабульки. А могу и официанткой. И уборщицей тоже могу. Не верите? Вот посмотрите. И буду жить – хорошо ли, плохо ли, но без вас и вашей опеки. Я избавлю вас от себя».

Маша хлюпала носом, ладонью вытирала мокроту от соплей и слез, снова жалела себя, тихонечко подвывала, вертелась с бока на бок, подтыкала под себя одеяло и все надеялась уснуть, уснуть, чтобы чуть-чуть стало полегче. Во сне ведь всегда отпускает. А завтра приедет Митя и увезет ее домой. А там – там недалеко и до исполнения ее плана.

Она почти уснула и вдруг, сквозь тревожный сон, услышала стук в дверь. Кто это?

Она быстро вскочила и подбежала к двери.

– Кто? – хрипло спросила она.

– Мань! Открывай! – услышала она родной голос мужа.

Сердце забилось еще сильнее и громче – вот-вот выскочит из груди.

Она открыла дверь. Митя стоял на пороге и улыбался во весь рот. Глаза у него были восторженные и немного испуганные. Он был небрит и бледен. Милый Митька! Любимый! Самый родной! Ей так хотелось выкрикнуть все эти слова, но они застряли в горле. И она просто бросилась ему в руки – в его распахнутые теплые и родные руки. Как упала.

Он подхватил ее, осторожно и бережно, словно дорогую, ценную фарфоровую статуэтку.

– Машка, любимая, – бормотал он, утыкаясь то в ее шею, то в жесткие волосы, то неловко тыча носом в ее мокрое лицо.

Она жадно вдыхала родной и знакомый запах – одеколона, бензина и родного пота. Знакомого и любимого – ничуть не противно.

Они стояли, обнявшись и чуть покачиваясь, и все не могли никак расцепиться. Она все еще всхлипывала, но уже тише и тише, чувствуя, как уходит дрожь из холодных рук и ног, как расслабляется и перестает ныть натянутая стрелой спина, как почти неслышно стучит ее сердце и перестают течь бесконечные слезы. Как она просто начинает жить и дышать.

Наконец они расцепились, и Митя торопливо стал раздеваться – куртка и ботинки полетели на пол, и, не отпуская рук, они зашли в комнату.

Они не решались посмотреть друг другу в глаза – почему-то было неловко. Они отвыкли друг от друга, вот и смущались. Но спустя несколько минут Митя смущенно сказал:

– Мань, я пойду в душ, а? Кажется, от меня пахнет, будто я ночевал в приемнике для бродяг. Пять часов в дороге все-таки.

Маша качнула головой и улыбнулась – ну, значит бродяги замечательно пахнут! Теперь буду знать.

Она поставила чайник – чаю, чаю! С дороги всегда хочется чаю – крепкого, сладкого. Как хорошо, что у нее есть какое-то смешное печенье – сметанное, кажется? Митька вообще любит всякую дрянь – сушки, печенье, вафли, шоколадные и лимонные, кажется, «Артек» или «Маринка». Все из детства, из советских времен. Он рассказывал, что полюбил это все с детского сада. А Маша в сад не ходила – с ней сидела бабушка. Как же – их принцессу и в сад?

Маша заваривала чай, выкладывала на тарелку печенье, нашлись и две конфеты «Коровка», чуть подсохшие, правда, твердые, как маленькие кирпичики.

Она поймала себя на мысли, что двигается легко, словно танцует. Она присела на диван и стала слушать шум воды, доносящийся из ванной – ждать Митю.

Когда хлопнула дверь ванной, она вздрогнула и выпрямила спину. Ведь она даже не глянула в зеркало, не причесалась, не подкрасилась. А видок у нее, наверное, еще тот! Она пригладила ладонью непослушные волосы, и в эту минуту в комнату зашел муж. Он сел рядом с ней и стал молча пить чай. Молчали оба. Митя пил чай, грыз печенье, а она просто сидела рядом, положив руку ему на колено.

А дальше была ночь. И бесконечная пронзительная нежность. Как они соскучились друг по другу! Как их тела были друг другу рады! Как они совпадали – всеми изгибами, ямочками, прогалинками.