Самые знаменитые расследования Шерлока Холмса

Он вперил в меня взгляд. Томность исчезла из его глаз. Внезапно в них запылала ярость. Между жестокими губами блеснули зубы.

– Что это за игра? Вы тут как шпион. Вы приспешник Холмса. Вы устроили мне какую-то ловушку. Этот проходимец умирает, как я слышал, так он подсылает ко мне свои орудия, чтобы следить за мной! Вы явились сюда незваным, и, черт возьми, возможно, выйти вам будет труднее, чем войти.

Он взвился на ноги, и я попятился, готовясь обороняться, так как он был вне себя от бешенства. Возможно, он заподозрил меня с самого начала, и, уж конечно, этот допрос открыл ему правду. Но было ясно, что мне не следовало надеяться обмануть его. Он сунул руку в боковой ящичек и начал яростно там шарить. Затем его уши что-то уловили, так как он замер, напряженно прислушиваясь.

– А! – вскричал он. – А! – И кинулся в заднюю комнату.

В два шага я оказался перед распахнутой дверью, и в моей памяти навеки запечатлелась сцена внутри. Выходящее в сад окно было полностью открыто. Возле него, точно какой-то жуткий призрак, стоял Шерлок Холмс с головой в окровавленных бинтах, с осунувшимся побелевшим лицом. В следующую секунду он выпрыгнул в окно, и я услышал, как лавровые кусты снаружи затрещали под тяжестью его тела. С бешеным рычанием хозяин дома ринулся следом за ним к окну.

И тут! Произошло это в мгновение ока, но тем не менее я увидел все с полной ясностью. Рука – женская рука – высунулась из листвы. В тот же миг барон испустил ужасный вопль – крик, который всегда будет звучать в моей памяти. Он прижал обе ладони к лицу и начал метаться по комнате, страшным образом тыкаясь головой в стены. Затем упал на ковер, катаясь, извиваясь, и дом оглашали все новые и новые вопли.

– Воды! Бога ради, воды! – кричал он.

Я схватил графин со столика и бросился к нему на помощь. В ту же секунду в комнату из передней вбежали дворецкий и несколько лакеев. Помнится, кто-то из них упал в обморок, когда, опустившись на колени, я повернул это ужасное лицо к свету лампы. Его повсюду разъедала серная кислота, капая с ушей и подбородка. Один глаз уже побелел и остекленел. Другой был багрово-воспаленным. Черты лица, восхитившие меня несколько минут назад, напоминали чудесный портрет, по которому художник провел мокрой и смердящей губкой. Они были смазанными, все в пятнах, нечеловеческими, ужасающими.

В нескольких словах я точно сообщил о том, что произошло, но только про серную кислоту. Одни попрыгали из окна, другие бросились наружу на газон, но было очень темно и начинался дождь. Вопли жертвы перемежались проклятиями и поношениями по адресу мстительницы.

– Это адская кошка, Китти Уинтер! – кричал он. – Дьяволица! Ну, она поплатится! Поплатится! О господи, эта боль непереносима!

Я обмыл его лицо растительным маслом, наложил ватные тампоны на ожоги и сделал укол морфия. Под воздействием шока он забыл свои подозрения и цеплялся за мои руки так, будто у меня была власть исцелить эти уставленные на меня глаза, белесые, как у дохлой рыбы. Я чуть было не заплакал, глядя на его погубленное лицо, если бы не помнил со всей четкостью, какая гнусная жизнь привела к этому безобразному преображению. Было отвратительно ощущать прикосновение его обожженных ладоней, и я испытал облегчение, когда в комнату вошли его домашний врач и специалист по таким ожогам и занялись им. Прибыл и полицейский инспектор. Ему я вручил мою настоящую карточку. Было бы не только глупо, но и бесполезно поступить иначе, ведь в Ярде меня знали в лицо, почти как самого Холмса. Затем я покинул этот дом мрака и ужаса. Менее чем через час я был уже на Бейкер-стрит.

Холмс сидел в своем таком привычном кресле, очень бледный и измученный. Вдобавок к последствиям избиения событий этого вечера не выдержали даже его железные нервы, и он с ужасом выслушал мой рассказ о преображении барона.

– Возмездие за грех, Ватсон, возмездие за грех! – сказал он. – Рано или поздно оно сбывается. А грехов, Бог свидетель, было предостаточно, – добавил он, беря со стола коричневый том. – Вот дневник, о котором она говорила. Если он не положит конец помолвке, значит, она нерасторжима. Но он сработает, Ватсон. Иначе быть не может. Ни одна уважающая себя женщина не стерпит подобного!

– Его любовный дневник?