Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой

– Ты, наверное, голоден! – несмотря на мои протесты, она заваривает мне стаканчик лапши быстрого приготовления и достает маринованные овощи. Скоро я уже вдыхаю пар с запахом говяжьего ароматизатора, прихлебываю суп, чавкаю и с удовольствием рассматриваю ее светящееся радостью лицо.

– У вас все исповедуют христианство? – спрашивает она.

Предметом ее гордости является старая Библия, завернутая в зеленую ткань. Тетушка Ху украсила ее вышитым красным крестом, многие места в тексте она выделила карандашом, поля стали темными и гладкими от постоянного перелистывания. На мой вопрос, могу ли я сфотографировать ее с книгой в руках, она кивает и делает торжественное выражение лица.

– Тетушка Ху, скажите, а вы всегда были христианкой?

– Нет, – вздыхает она, – у меня довольно тяжелый характер.

Неужели? Она кажется мне добрейшей тетушкой.

– О, раньше я была очень склочной, – рассказывает она, – я могла устроить ссору на ровном месте.

– А потом?

Пауза. В объектив камеры я вижу, как ее пальцы крепче сжимают книгу.

– Потом я нашла Бога. Знаешь, мое сердце никогда не было злым.

Она просит меня подождать минутку и появляется с маленькой фотографией в руке, на которой изображен молодой человек. Он одет очень аккуратно и смотрит в объектив робко и серьезно.

– Мой сын, – говорит она гордо и кладет фотографию на мою ладонь, – он сейчас учится в Пекине!

– Ух ты! – Я невольно оглядываю магазин вокруг себя, трудно представить, как на доход от этой лавочки можно оплачивать учебу.

– Мой муж работает на горной добыче, – вздыхает она, – но это не очень полезно для его здоровья.

Я рассматриваю фото молодого человека: ему чуть больше двадцати, угловатые черты лица, но выглядит прекрасно. Интересно, знает ли он о жертве, на которую ради него идут родители?

– Он приедет через месяц, – говорит тетушка Ху с гордостью, – он всегда приезжает на Праздник весны.

Я возвращаю ей фотографию.

Обочина моей дороги гладкая и темная, как поля Библии тетушки Ху. В этот вечер я простужаюсь. Я вышел от тетушки Ху слишком поздно, и теперь снова иду по горбатой горной дороге, мимо танцующих фар грузовых машин. Вдалеке горят огни поселка Нангуань, Южного Прохода. На улице холодно, пыльно, и я мечтаю о своем спальном мешке. Время от времени я съедаю яблоко или банан, чтобы меньше было нести.

– Нангуань дальше, чем ты думаешь, парень! – предупреждала тетушка Ху, игнорируя мои протесты против многочисленных пакетов с фруктами. Она проводила меня до двери и сказала: «Да хранит тебя бог!»

Когда я обернулся через несколько минут, то увидел ее маленькую фигурку, машущую мне рукой в дверях. А теперь, когда по одну сторону от меня возвышаются скалы до небес, а с другой – пропасть до ада, когда в ушах стоит гул от сорокатонных грузовиков, а в горле скребется простуда, теперь-то я понимаю, что она была права: до Нангуань идти вдвое дольше, чем можно судить по карте.

Проклятый серпантин!

Когда я наконец добрел до маленькой гостиницы, то первым делом разместил рядом с подушкой стопку бумажных платочков, бутылку воды и лишь потом потом залез в спальный мешок. Я лежу в лежку всю ночь и весь день, меня мучают кошмары, в которых тигры едят собак, а лошади смеются над этим.

Весь в поту, я просыпаюсь. Солнце светит мне в лицо сквозь мутные стекла. На мгновение я теряюсь в пространстве. Потом все возвращается: черная угольная земля, обед под портретом Иисуса, холод, темнота и гостиница. Я съедаю последнее яблоко, подаренное тетушкой Ху, и снова засыпаю.

На следующее утро, красноносый и шатающийся, иду по обочине и удивляюсь линии на земле, тянущейся вдоль шоссе до самого горизонта – она шириной с ладонь и совершенно белая. Если пофантазировать, то можно вообразить, что это граница гигантского игрового поля.

– Здесь что, играют в футбол? – спрашиваю я у мужчины, греющегося на солнышке перед своим домом, и указываю на предположительную линию ворот у его ног.

Это была попытка пошутить, но мужчина непонимающе качает головой:

– Ась?

Так, попробуем еще раз:

– Это вам нужно для игры в волейбол?

Его лицо превращается в вопрос:

– Что – «это»?

– Ну, эта линия!

– Что? Но это же…

Оказывается, линией отмечена линия, до которой будут снесены все здания. Через пару недель будут расширять улицу, и до этой черты все должно быть снесено.

– Как, и тот дом? – растерянно указываю на кирпичное здание, в дверях которого играет маленький ребенок: линия проходит прямо посередине этого здания.

Секунду мужчина задумчиво смотрит на мой палец. Потом он медленно качает головой и повторяет фразу, которую поколения китайских крестьян говорили, говорят и скорее всего будут говорить: «Ничего не поделаешь».

Мастер из горы

Белая линия привела меня к местечку Хочжоу. Я снимаю комнату в гостинице и остаюсь здесь на три дня, чтобы разделаться со своей простудой.