Самый большой подонок

Тела, головы и конечности охранников едва заметно колыхались, будто помещённые в характерную для кошмарного сна густую и вязкую среду. Они невероятно медленно меняли положение в пространстве, безнадёжно отставая от актуального момента на один, на два, на три темпа. Чтобы постоянно опережать противников, мне приходилось врубать изо всех сил. И я показал этим красно-коричневым тихоходам всё, на что был способен. Я превентивно перешёл в сверхскоростной, но чрезвычайно энергорасходный режим волновой функции. Я действовал в стиле того самого неуловимого флуктуирующего электрона, который размазан по всей ядерной орбите, пребывая одновременно и тут, и там, и везде. Я уже расстрелял больше половины боезапаса, когда наконец некоторые охранники вытащили свои пушки и открыли жестокий огонь на поражение. Но это было всё равно что пытаться попасть в вибрирующую гитарную струну или в лопасть самолётного пропеллера из установленной на этом же самолете автоматической пушки, специально синхронизированной так, чтобы выпускаемые ею пули не повреждали пропеллер. Я тоже не церемонился с охранниками, стреляя отнюдь не по ногам: на кой чёрт они нужны мне живыми? Когда я завершил грязную адову работёнку, то мог уверенно заключать с намеренно оставленным в живых Определителем «аглицкое пари», что никому из валяющихся на полу не понадобится контрольный выстрел и не поможет пресловутый Регенератор. В восемнадцатизарядной обойме «спиттлера» (Исполнители называют пистолетную обойму «клипом») оставалась пара патронов, но горизонт был пока чист, и я не стал перезаряжать пистолет: этого более чем достаточно для уверенного приведения свежеиспечённого заложника к полному финишу, если его приспешники откажутся выполнить мои требования.

Трясущийся от страха незадачливый режиссёр, не ожидавший от скованного, зажатого и неопытного актёришки такой виртуозной, искромётной и бурной импровизации, в буквальном смысле слова наповал сразившей поначалу скептически настроенных охранников, готов был по-крупному наложить в штаны. Не опуская в карман найденный философский камень рабочего ритма, воплощённый в нагревшемся в руке «спиттлере», я подбежал к неэстетично раззявившему рот побледневшему режиссёру и вырубил лампу.

– Гаси свет, свежеиспечённый заложник, утром разберёмся! – рявкнул я так, что воздух весело засвистел, обтекая отполированную лысину Главного Бабуина.