Самый долгий день нашей жизни (СИ)

Наверняка мать посчитала эту походя обороненную фразу совершенно невинной и долго не могла взять в толк, что привело его в такое бешенство. Но блядь, сколько можно?! Его всю жизнь будут отчитывать как ребенка за ту дурацкую школьную шалость? Видит Бог, он тогда не сделал ничего, чего не делали бы остальные в закрытом учреждении для мальчиков…

Выслушав все это, Фредди холодно поблагодарил мать за вкусный ужин и, оставив несколько огромных пакетов с подарками, которые так долго и любовно выбирал в Японии, вышел из дому, аккуратно прикрыв дверь. Нет, родители никогда его не поймут! Говорить с ними было тяжелее, чем с японскими фанатками, не знающими ни слова по-английски. Они не знакомы с законами шоу-бизнеса. Им невдомек, насколько в этой среде смазаны границы нормального. Через год-два уже не придаешь значения тому, от чего поначалу волосы встают дыбом…

После того случая он не наведывался к родителям около двух месяцев. Положение изменил только звонок Кашмиры, упросившей его зайти хотя бы на полчаса, потому что мама плачет каждый день, глядя на его фото.

Нет, увы, если у него и была семья, то не здесь, не в этом симпатичном домике в Фултхэме. Фредди ни минуты не пожалел, когда официально сменил имя и фамилию. Фаррух Балсара — смешной мальчишка с торчащими зубами, холеный отличник и спортсмен — остался лишь на тех немногих черно-белых семейных фото, которые они успели впопыхах бросить в сумки тревожным утром двенадцатого января.

Когда журналисты расспрашивали его о семье, Фредди невольно вспоминал два случая. Восемь лет назад мать не позволила ему поставить в комнате старое пианино, которое соседи готовы были отдать задарма. А пять лет назад парни едва не убились к хренам, когда, корячась и непечатно ругаясь, втаскивали в его квартирку тяжеленный рояль. Так кто же семья?

Мог ли он назвать своей семьей Мэри? Еще совсем недавно он с уверенностью ответил бы: «Да, конечно!» Но сейчас был уже не уверен.

… К тому времени, как «Ройс» добрался до дома на Стаффорд-Террас по уже образовывающимся пробкам, Фредди твердо решил: если сегодня он выиграет в забеге, то поговорит с Мэри. Честно и без обиняков, как она и просила его когда-то. Если проиграет — женится. В конце концов, Мэри все еще исправно носит кольцо с нефритовым скарабеем — его давний рождественский подарок. Символ вечной жизни у древних египтян. Пусть случай решит, станет ли это кольцо обручальным. И помоги, Господи!

***

В то солнечное утро Джона разбудил сынишка, который достаточно шустро для своих года и трех месяцев вылез из кроватки, забрался к родителям и основательно напрудил прямо в их супружескую постель.

— Робби, что ты наделал?! — вскричал двадцатипятилетний отец, подхватив на руки мокрого и, кажется, изрядно довольного собой карапуза.

Робби был парнем что надо! Его неугомонность забавляла всех, но очень осложняла жизнь мамы, которая частенько оставалась одна с этим бегающим и разносящим все вокруг непослушным вихрем.

Пришлось вставать и заниматься обычными утренними делами, хотя сегодняшний день был не совсем обычным. Джон никогда не бывал на ипподроме, потому предстоящее мероприятие казалось ему очень любопытным. Он звал Верон с собой, но она категорически отказалась, выложив кучу причин — важных и не очень.

Вытащить Веронику куда-либо было не самой простой задачей. Проблема не в сыне — сына можно пристроить к родителям, можно, в конце концов, нанять няню! Но увы, Верон не любила светские тусовки. Ее место дома — таково было ее глубокое внутреннее убеждение. И надо сказать, ее это полностью устраивало.

— Пошли, Робби. Дадим маме еще чуть-чуть поспать. Ты будешь кушать, да?

Сын что-то промяукал в ответ и залепил папке кулаком по носу, одновременно пытаясь ухватиться за его роскошную волнистую шевелюру.

Джон спустился на первый этаж, где находилась кухня, и «арестовав» сына в детском стульчике, полез в холодильник — поискать, чем бы поживиться самому и накормить буйного мальчугана, которому, конечно, спокойно не сиделось.

— Что, воин? Придется нам с тобой варить кашу… — Джон улыбнулся и принялся лазить по шкафам в поисках кастрюльки и той банки с красной крышкой, в которой Верон держала овсяную крупу.

Он до сих пор не мог привыкнуть к тому, что этот большой лондонский дом полностью принадлежит им. После всех трудностей, которые пришлось преодолеть, в это как-то не верилось.

Получив гонорар за «Ночь в опере», Джон поделился с Вероникой планом. Он не хотел никуда переезжать. Дом находился, мягко говоря, не в лучшем состоянии, но уж слишком много всего было с ним связано. Правда, жить в маленькой квартирке на самом верхнем этаже не хотелось тоже.