Самый глупый ангел

Молли распахнула джинсовый пиджак и мигнула Тео его любимыми грудями — до самого блестящего шрама, что бежал поверху правой, изогнувшись удивленной лиловой бровью. Вот так сталкиваешься вдруг с двумя нежными друзьями — оба бледненькие от нехватки солнца, чуть подвяленные временем, однако свои розовые носики держат по ночному ветерку. Так же быстро пиджак запахнулся, и Тео понял, что его опять оставили на холоде.

— Ладно, не возражаю, — сказал он, стараясь выиграть хоть чуточку времени, чтобы кровь вернулась в мозг. — А откуда ты знаешь, что потолок — тридцать футов?

— По нашим свадебным фотографиям. Я тебя вырезала, а потом тобой измерила здание. Оно чуть меньше пяти Тео в высоту.

— Ты порезала наши свадебные фотографии?

— Только не очень удачные. Ну давай, сгружаем.

Молли быстро развернулась, и полы пиджака трепыхнулись у нее за спиной.

— Ты бы не выходила так на улицу, а?

— В смысле — вот так? — Она обернулась, взявшись за лацканы.

Вот они снова — его розовоносые дружочки.

— Давай поставим елку и сделаем это на кладбище, о’кей?

И она даже чуть подпрыгнула для большей убедительности, а Тео кивнул, следя за реверберациями. Он подозревал, что им манипулируют, что его поработила его же сексуальная слабость, но никак не мог вычислить, почему это плохо. В конце концов, тут же все друзья.

— Солнышко, я блюститель мира и правопорядка, я не могу…

— Да ладно, все будет похабно. — Слово «похабно» она произнесла как «восхитительно» — а именно это она имела в виду.

— Молли, мы с тобой вместе уже пять лет, похабству, наверное, пора и честь знать. — Но даже не договорив, Тео шагал к вечнозеленой громадине, приглядываясь, где веревки, которыми Молли привязала ее к «хонде».

А на кладбище мертвые, внимательно слушавшие весь этот разговор, принялись тревожно перешептываться про новую рождественскую елку и неминуемое секс-шоу.

Они все это уже слышали, мертвые, — плач детей, причитанья вдов, признанья, проклятья, вопросы без ответа; безрассудные вызовы на День всех святых, бред алкашей — те заклинали призраков или просто извинялись за то, что дышат; ведьм-абитуриенток, воспевавших безразличных духов, и туристов, натиравших старые надгробья бумагой и углем, — словно собачки царапались, просились в могилы. Похороны, конфирмации, причастия, венчания, кадрили, инфаркты, школьные дрочки, поминки наперекосяк, вандализм, «Мессию» Генделя, рождение, убийство, восемьдесят три мистерии, восемьдесят пять живых картин на Рождество, дюжину невест, которые гавкали тафтяными морскими львами, пока шаферы вправляли им по-собачьи, не отходя от могильных плит, а время от времени — парочки, коим требовалось что-нибудь темное, с ароматом сырой земли, иначе половую жизнь никак не взбодрить… В общем, мертвые слышали все.

— О да, о да, о да! — выкрикивала Молли, оседлав городского констебля, который елозил по неудобному ложу из пластиковых роз в нескольких футах над усопшей учительницей.

— Они всегда считают себя первыми. Ууууу, давай сделаем это на кладбище, — сказала Бесс Линдер, которой муж с последней трапезой подал чай из наперстянки.

— Я знаю, у меня только на этой неделе на могиле три использованных презерватива, — ответил Артур Таннбо, фермер-лимоновод, скончавшийся пять лет назад.

— А откуда вы знаете?

Слышали-то они все, вот со зрением было не очень.

— По запаху.

— Омерзительно, — сказала Эстер, та самая учительница.

Мертвых шокировать трудно. Поэтому омерзение Эстер было притворным.

— Что за гомон? Спать не даете. — Малькольм Каули, торговец антикварными книгами, инфаркт миокарда за чтением Диккенса.

— Тео Кроу, констебль, и его чокнутая женушка занимаются непотребством на могиле Эстер, — ответил Артур. — Могу поспорить, она не пьет свои медикаменты.

— Пять лет как женаты — и до сих пор непотребствуют? — После смерти Бесс встала на весьма антиматримониальные позиции.

— Супружеский секс — это так банально. — Снова Малькольм — как всегда, скучая и в провинциальной, захолустной смерти.

— А вот от посмертного я бы не отказался, — подал голос Марти Поутру, лучший диск-жокей радио ГРОБ с пулей в голове: одна из первых жертв грабежей автотранспорта еще в те времена, когда эфиром правили волосатые банды музыкантов. — А то сплошные дразнилки в могилке, не согласны?

— Вы ее только послушайте. Вот кому бы косточку заправить, — сказал Джимми Антальво, который поцеловался со столбом на своем «кавасаки», а потому остался навеки юным.

— Которую? — хмыкнул Марти.