Самый яркий свет

За ним потянулись и остальные. Я же задумалась о том, что граф и в самом деле верен, но вот кому… Есть у меня чувство, что для Алексея Андреевича в жизни главное — доказать самому себе собственное величие, которое он воспринимает сквозь призму пользы России, как он сам эту пользу понимает. И не так важно ему, кто сидит на троне. Сейчас его полностью устраивает Павел I, но всегда ли так будет?

Перемещаться не стали, Ростопчин лишь сел поближе к Императору, меня царственная длань тоже пригласила присесть на соседнее кресло. Я поклонилась, но не успела устроиться, как Павел Петрович прямо спросил:

— Ну что, Александра, будешь просить за своего приятеля, коего в крепость бросили давеча?

И вправду такая мысль была. Хотя в деле пристава для меня оставались темные пятна, душой я не верила в его виновность и хотела ходатайствовать пусть и об улучшении содержания, если не о домашнем аресте.

И уже было открыла рот, как вспомнились слова Дыни: думать, прежде чем сделать. Не знаю, что послужило причиной заминки, но слова застряли в горле, а все нутро сдавило ледяным холодом. Я взглянула на Государя и вдруг поняла, что…

Что-то поняла. И от этой неопределенности запаниковала еще больше. Ростопчин внимательно смотрел на меня, а зрачки глаз Павла Петровича в раз сжались в точки.

Я вскочила и крикнула:

— Ни слова! Ни о чем не спрашивайте, скажу еще хоть что-нибудь — стреляйте в меня!

И кинулась прочь. По пути у дверей схватила за локоть Макарова и потянула к лестнице на выход, вослед только донеслось монаршье повеление:

— Слушать графиню и беречь пуще меня!

Тимка и Дыня, ничего не сказав, пристроились рядом, первый во главе нашей процессии, второй позади. Начальник Особого отдела, ничего не понимающий, тоже не стал спорить и позволил себя увлечь, только в карете потребовал объяснений, но сначала я дала указание мчать к медико-хирургической академии, причем нестись так, будто за нами гонятся все Архонты Мрака.

Глава 16

— Ни о чем пока не спрашивайте, — нервно сказала я присутствующим в карете. — Не упоминайте ни имени монарха, ни других имен. Сейчас в академии ищем Аммосову, до того не позволяйте мне ни с кем общаться. Если кто будет настаивать на разговоре со мной, рубите его, режьте, но не позволяйте. Все объяснения потом, сейчас мне лучше молчать.

Экипаж мчал по улицам, время от времени с козел раздавались зычные крики Дыни, порой далекие от куртуазности. Меня в салоне бросало по дивану как камушек в погремушке, но я, стиснув зубы, молчала. Тимофей принял мои слова как приказ, да и Макаров сосредоточился только на том, чтобы удерживаться от падения.

Итак, теперь было время обдумать случившееся. Привычно соскользнула в озарение, посекундно вспоминая свои ощущения. Павел Петрович задал вопрос, который я ждала: о судьбе Николая Порфирьевича. И полагал, что стану просить освободить Спиридонова или хотя бы вытащить его из каземата.

Это было бы логично и предсказуемо.

Однако в душе моей шевельнулось нечто чуждое, словно зубец шестеренки приготовился сдвинуть соседнее колесо и запустить механизм, предназначение которого мне неведомо. А если происходит что-то странное, то лучше было воспользоваться умным советом моего простоватого охранника.

Карета остановилась на Офицерской улице[87], Тимка выскочил, проверяя безопасность вокруг, только после пригласил меня к выходу. Дыня уже стоял рядом, сжимая укороченное ружье. Я молча кивнула, и мы все устремились ко входу в академию, где Макаров принялся строгим тоном выспрашивать о местонахождении Маргариты Аммосовой. Спорить с представительным носителем роскошного мундира, который всем своим видом показывал власть и полномочия, никто не стал, поэтому в профессорское крыло сопроводили споро. В здании удушливо пахло больницей.

Марго нашлась в приемной начальника академии и, если и удивилась такому моему визиту, то вида не подала. Я же потребовала оставить меня наедине с подругой, что Александр Семенович исполнил с явным неудовольствием. Понятное дело, ведь по службе ему предписано быть в курсе всего непонятного, тем более связанного с освещенными и защитой Императора, а здесь тебе и я, и вызывающее вопросы бегство с аудиенции.

— Судя по бледности и безумию в глазах, что-то произошло, — сказала Мара, когда мы заперлись в маленьком кабинете для осмотра больных.

— Именно. Я подозреваю, что на Павла Петровича снова покушались. И с моей помощью. Рита, на мне что-то есть, я чувствую.

Аммосова велела сидеть и не высовываться, сама выскочила, я услышала только ее указание Макарову — меня никуда не выпускать, ко мне строго никаких посетителей кроме тех, кого она приведет сама. Впрочем, догадаться, за кем подруга побежала, было можно, и подозрения эти подтвердились уже через пять минут, когда дверь снова распахнулась, и на пороге предстал Лев Кириллович Разумовский.