Самый короткий день и самая длинная ночь

Домна Егоровна женщина была дородная, строгая, старого уклада. Современной моды не понимала и не признавала. Выпить могла, но абсолютно никакой страсти к этому делу не имела. На престольные праздники. Ее муж, Емельян Егорыч, сидел за столом у окна и держался за больную голову. Егоровна понемногу кляла его за вчерашние бесконечные посиделки у соседа-пьяницы, не могла понять, когда это все кончится и так и норовила, да и попадала грязной кухонной тряпкой по небритой опохмельной морде. Ох, как же она его достала. Егорыч собрался с силами и свалил во двор заготовить дров. Там увидел соседа, грустно улыбнулся ему, мол выпить естественно хотца, но жена, сам понимаешь. Хотя что он мог понимать, у него то жены не было, ему вольно. Дров нарубил, натаскал их в избу, пусть просыхают. Пошел на колодец, а то, что там приключилось, не помнил уже, так как пьянел и трезвел раза три, а то и пять за все это время. По дому все дела сделал, сел чаю попить душистого. Домна нет, нет, да и выругается на него. Смотрел он, смотрел на то, как баба его по избе хлопочет и брешет на него, наблюдал и смотрю, говорит, а у нее как будто из-за передника сзади хвостик, как у поросенка торчит маленький. Обернулась, а глаза глядь – поросячьи, а под ними как у хряка пятачок. Она как хрюкнет на него во все брюхо, он как вскочил в попыхах, телогрейку с шапкой схватил, пока выбегал из избы об косяк дверной лбом прихватился. Вырвался к соседу, выпили и, как водится, сорвались в питейную, к Болтунихе. По дороге чуть не налетели на какого-то мальца, его они не часто видели на селе, наверно от купцов проезжих бегал за самогонкой. Веселье продолжилось в корчме. Пили, болтали, кости бросали. Сосед куда-то пропал, но уж не до него было. Чем дальше в ночь время шло, тем больше шуму в большой избе было. Поодаль сопела Болтуниха – спать охота, но и рубляшек охота больше. Все пили, болтали и орали – тут за Глебом Николаичем, что с того дальнего конца в землянке еще жил, пришла жена, чтоб загнать его домой, он как увидел ее, глаза округлил, да как пустился наутек из корчмы, только его и видели. Жена устремилась за ним. Дальше толпа мужиков у стола, что ближе всего к выходу, как загудит, что-то обсуждали, как все разом поднялись, так и вывалились на мороз, а там давай метелить друг друга, да визжать, что есть мочи. Кто-то уходил сам, нарезавшись изрядно, кто-то только приходил отдохнуть. Заметил, однако, Егорыч, что все мужики, когда жен своих видели в этот вечер, то необычно, не как всегда были не рады им, а с каким-то даже ужасом на них реагировали. Сам он раза два точно, вырубался. Иной раз смотрит, никого нет почти в корчме, все висят в отключке на столах. А вот опять полна коробочка народу. В очередной раз пробудившись, смотрит – нет никого, вообще никого. Встал – в голове, естественно, водоворотево, – пошел к наливающей – нет Болтунихи. Дай, думаешь, выйду на свежий воздух, может кого и встретишь. Но не успел он выйти на свежий воздух, как его окликнул скрипучий бабий голос, он обернулся – на него летела Болтуниха и визжала, что есть глотки. Егорыч вылетел на улицу – стояла ясная морозная ночь, на небе полная луна, – за ним из корчмы на большой бутыли с самогоном вылетела бабка Болтуниха и давай лётать над ним по кругу пятака, а он от нее, будто не понимал, что вообще твориться. А он и не понимал, разве такое вообще можно было понять? Они кружились целую вечность, пока вдруг из-за вершины, со стороны сгоревшей бани, что на ручью, раздался выстрел, как из артиллерийской пушки, затем ярким светом пролетело над деревней как будто бы пушечное ядро и сбило ведьму с бутыли – баба угодила с визгами в сугроб, а бутыль закрутилась и взорвалась в воздухе, разлетаясь в разные стороны разноцветными огненными искрами. Пока повалившийся на снег Егорыч глядел на эти огоньки к нему подбежали закутанные в красивые шитые цветастые платки Ариша и Прасковья и помогли ему подняться. Прекрасные Сестры вывели оцепеневшего мужика из состояния психического шока. Они заверили его, что их бояться не нужно, что они в отличие от других женщин ни в кого превращаться не станут. Сестры завели беднягу обратно в теплую корчму, усадили за стол, что-то там нашли у наливающей в ее травах, сняли с еще тлеющей печи кипятку, заварили в глиняной посудине и дали выпить Егорычу. Голова его прояснилась. Сестры сказали ему, чтоб он больше ни при каких обстоятельствах не пил самогонки, тем более у Болтунихи, да и лучше бы чтоб вообще ее не пил. Мужик не мог понять почему же, на вопрос, а можно ли пить пиво, медовуху, збитель а ли бражку какую, Сестры переглянулись и улыбаясь хором ответили «Нет!». Внутри пускали слюни еще несколько мужиков, Ариша с Праскофьей строго еще раз наказали более не пить спиртного, долили горячего отвару и заставили немного отдохнуть. Егорыч опустил голову на руки, руки положа на стол, и, под тихий сладкий голос Праскореи и легкие поглаживания по спине Арины, забылся сладким сном. Проснулся он, сестер не было, и выглянул в заиндевевшее окно – мело. Он посидел еще с несколько минут, кто-то в глубине большой избы что-то бурчал себе под нос. Вошёл Григорий. Егорыч обрадовался ему несказанно. Батюшка позвал его с собой, и они вместе пошли вверх по деревне, через метель в избу к своему другу. Однако ж, сквозь такую непроглядную пургу, встречали они несколько мужиков, бегущих в разные стороны от своих баб.