И тут он мне вдруг говорит: «Что-то мы с вами заболтались». Открывает дверь в своем кабинете в соседний зал, я выхожу, и… как на мавзолее в дни парада, значит, сидят все они – в этом зале заседает политбюро!
Лигачев всем говорит: «По предложению Михаила Сергеевича тут есть такая мысль – назначить Коротича главным редактором. Есть возражения?» Возражений не было. Он говорит: «Ну, все, вы свободны».
Я вышел и понял, что вот, меня женили.
Потом была встреча с Горбачевым. Он меня принял в самом начале и спросил, чем мне надо помочь. Тут я набрался наглости и сказал: «Знаете что, мне очень хочется, чтобы мне просто не мешали». Он пожал плечами.
Я действительно год ему не звонил. Печатать было нечего, журнал был бандитский, совершенно ортодоксальный, антисемитский – ну все вместе. И я пошел по своим друзьям.
Первую прозу и поэзию я просто нахально набрал в журнале «Юность». Но постепенно все устроилось, пришли люди.
Кстати, позже мне сказали, что Роберту Рождественскому предлагали, но он предложил меня, а про себя сказал, что у него нет характера. Предлагали и Генриху Боровику, а он почему-то тоже назвал меня.
Ну, короче говоря, вот таким невероятным образом я стал главным редактором «Огонька».
2. Как управлять коллективом? Знаете, я сказал им несколько таких фраз, которые мне до сих пор памятны. Я сказал им, знаете что, давайте сразу договоримся о двух вещах. Во-первых, никогда не пишите «не для кого» – пишите для себя.
Мне совершенно не нужны сочинения, которые неинтересны вам самим, вашим близким, вашим родным. Если мы подтянем страну на свой личный уровень – это будет не самое глупое государство. Поднять выше личного я не в состоянии. Опускать на более низкий уровень глупо – значит, давайте делать так.
Во-вторых, не переполняйте себя какими-то наполеоновскими планами, потому что мы не можем изменить все, что происходит. Заниматься какими-то политическими переменами – не наше собачье дело!
Динозавры вымерли не потому, что другие динозавры были более зубасты, а потому что изменился климат. Мы можем изменить погоду – вот это единственное, что мы можем сделать.
Ну и последнее. Я понимал, что мировая журналистика отличается от нашей тем, что в ней четко разделена информация и комментарии. И я стал жать на то, что нужно больше информации. Источники информации у нас были закрытыми чрезвычайно, и я понавез огромное количество информации, книг, интервью из-за границы, из Америки, в частности. И кроме этого, в вопросах информации мы рвались, мы просто перли напролом: я ходил на прием к кэгэгбэшным начальникам, чтобы нам открыли другие источники.
В частности, я «запустил» таким образом в жизнь Радзинского, который полез в разную информацию об убийстве царя, я понатаскивал разной информации о разных расстрелах революционного времени.
Еще не было четкой линии власти, с одной стороны, как сейчас: вот это можно рассказывать, а вот это – нет. А с другой стороны, в ЦК было много людей, у которых можно было получить резолюцию на то, что мне надо. Короче говоря, я учился быть политиком, а остальное – уже подробности.