Самый опасный человек

Они буквально столкнулись взглядами несколько минут назад в зале ожидания. И повели себя вполне адекватно, то есть не стали бросаться ни друг на друга, ни друг от друга. Большаков в тот момент располагался ближе к ресторану, поэтому туда и направился. А вскоре и давний знакомый подтянулся.

И что тут такого? Почему не поболтать о том о сем двум давним знакомым, пока судьба в очередной раз не разбросает их по разным окопам?

— Как поживаете, полковник Большаков?

— Благодарю вас, полковник Фан Куан, неплохо. А вы?

Ошиблись, кстати, оба. Большакову примерить папаху, пусть даже дома перед зеркалом, не позволяла занимаемая должность. А перейти на вышестоящую (хотя предлагали) не позволяло нежелание маршировать по паркету.

Его сосед по столику второй десяток лет пребывал в этом высоком звании. Вот только звали его теперь не Фан Куан, а Чжи Вэйши. Имя это, к слову, было настолько же фальшивым, как и многие предыдущие.

— Браво, — расплылся в улыбке китаец, осторожно отпивая из чашки. — Ваш английский стал еще лучше, на уровне носителя практически.

— Но все равно на порядок хуже вашего, — отвесил ответный реверанс Большаков.

— Давно не виделись.

— Точно. Какими судьбами здесь?

— Направляюсь на юг Европы, — ответил китаец. — А вы?

— На северо-запад от вас.

— Следует ожидать жертв и разрушений? — невинно поинтересовался полковник Чжи.

— Ну, что вы, — покачал головой его русский коллега. — Я теперь просто чиновник в погонах.

— Та же самая картина, — с ностальгической грустью заметил собеседник. — Просиживаю штаны на службе с девяти утра до семи вечера. А дома веду себя, как настоящий шанхаец.

— Что это значит?

— Шанхайцами у нас сейчас называют подкаблучников.

— Что-то в этом роде я и предполагал, — сдерживая ехидную улыбку, заметил Большаков.

— Время не удержать. Все героическое в моей жизни уже, к сожалению, в прошлом, — с грустью заметил китаец.

— Точно, — кивнул подполковник.

— И все равно я искренне рад, что наши дорожки не пересеклись. В этот раз, по крайней мере.

— Взаимно, — согласился один якобы чиновник с другим.

Они еще немного поболтали, выпили по рюмке коньяка и разошлись в разные стороны. А встретились буквально через несколько дней в одной из стран Южной Америки, где каждого из них ожидала собственная группа.

Знатная, должен заметить, случилась там резня, иначе не назовешь. Как минимум четыре сильнейшие разведки планеты схлестнулись в последней, наверное, битве «холодной войны» за что-то, весьма для всех них важное. Точнее, за кого-то.

Удача в конечном итоге улыбнулась одному из тех двоих, кто совсем недавно распивал кофеек в ресторане международного аэропорта Вена-Швехат. Он умудрился не только единственным из всех выполнить поставленную задачу, но и прихватить в качестве трофея своего недавнего соседа по столику. А тот, в свою очередь, сподобился красиво от него уйти, несмотря на дырку в организме. И заработать вызывающую уважение у профессионалов репутацию человека, который схлестнулся с ТЕМ САМЫМ Большаковым и умудрился остаться в живых.

Рассказать подробнее о тех событиях не представляется возможным. Точнее, представится, но лет эдак через пятьдесят, не раньше. Такое бывает.

* * *

Родина встретила подполковника Большакова, скажем так, без оркестра и банкета. Кисло как-то, как будто напрасно он там, на другом конце географии, складывал штабелями трупы противников и терял своих людей.

Его и всех остальных вернувшихся принялись таскать по кабинетам с мягкой мебелью и старательно вдалбливать в головы мысль о том, что никакой операции в Западном полушарии не было. А если что-то все-таки и происходило, то уж точно без участия советской военной разведки.

Другие настали в обожаемом отечестве времена, и соответственно совсем другие нарисовались герои. Тот же бывший бравый пожарный Бакатин, к примеру, что занял, непонятно, с какого перепуга, пост председателя КГБ СССР. И тут же радостно сдал штатникам то, что другие хорошие и умелые люди смастерили и установили. Орел, мать его ети.

Так что можно смело сказать, что закончилось все много лучше, чем могло бы. В смысле, прогрессивная, повылезавшая на свет божий демократическая общественность ничего об этом не узнала. То-то вони было бы.

* * *

Вскоре он опять укатил в Африку в крайнюю, ставшую последней командировку. Оттуда, полтора года спустя, — в госпиталь Бурденко с какой-то мерзкой тропической болезнью.

Вышел оттуда и оказался в совершенно другой, не только по названию, стране. Занял вполне паркетную полковничью должность. Некоторое время старательно пытался служить, пока не осознал, что оказался в положении стоящего на лыжах на асфальте персонажа, у которого то ли лыжи не едут, то ли… То ли что-то еще.

В конце концов был вынужден признать, что не умеет и не желает работать в новых исторических условиях (крышевать погранпереходы, сражаться за мясокомбинаты, исполнять другие деликатные и ответственные поручения уважаемых людей и все другое в этом же роде). И быстренько настрочил рапорт на увольнение.