Самый синий из всех

– Оу, только не говорите, что мы сейчас будем драться подушками и обсуждать свой первый раз!

Мы с Оксаной переглядываемся.

– Вот ты и начинай! – с трудом удерживаясь от смеха, предлагает она.

– О чем ты? Я храню свой цветок для моей единственной! – Каша строит смешную рожицу «а-ля невинная дева» и хлопает ресницами.

Мы с Оксаной сгибаемся от хохота и падаем на кровать.

– Подвиньтесь, толстушки. – Каша втискивается между нами и подкладывает под голову одну из многочисленных подушечек, а я представляю среди всего этого великолепия Егора. Вот умора!

– Ты чего? – улыбается Оксана. Я в ответ только качаю головой. Мне пока не хочется говорить о чем-то, что может сломать хрупкое равновесие нашей встречи. Оксана немного похудела, но в теплой пижаме оверсайз выглядит невероятно уютной и женственной.

Я сползаю на коврик возле кровати. Каша устраивается за столом, а Оксана убегает за чаем и печеньем.

– Смотри-ка, у нее даже компьютерный стул обтянут чем-то пушистым и розовым.

Я вытаскиваю из мешка платья, которые нужно подшить. Белое со шнуровкой на спине с отвращением откладываю в сторону и достаю со дна свою коричневую юбку.

– Сделай покороче, пожалуйста, – прошу я и не глядя швыряю ее Каше.

– Хочешь, чтобы все пялились на твои ножки?

– Хочу не наступать себе на подол, и так выгляжу нелепо!

Каша молчит, и я оборачиваюсь. Так и есть, смотрит на меня с такой жалостью, будто я сморозила ужасную глупость.

– Знаешь, Котлетка, это нормально – быть смешным. Или нелепым, или до ужаса добрым, как Бэмби. Это даже круто, потому что злым и мерзким быть легко. Понимаешь?

– Нет!

– Значит, не доросла.

Каша отталкивается от стола и крутится на стуле. Взрослый он, как же… Я тихо фыркаю и, покопавшись в пакете, извлекаю на свет швейный набор.

– Оксане скажешь про Егора? – спрашивает Каша.

– Ага.

Мы решаем превратить фрак с прожженным рукавом в жилетку. Идею предлагает Оксана, и Каша немедленно приходит в бурный восторг. Естественно, он решает, что такая жилетка нужна именно Ленскому! Мы тратим почти полчаса на то, чтобы отпороть рукава, и еще двадцать минут на декор. Оксана прячет торчащие нитки за окантовкой из черного атласа. Получается так круто, что Каша немедленно напяливает жилетку на себя и начинает крутиться перед зеркалом, бормоча какую-то чушь в духе «Моя прелесть».

Оксана много смеется. Я помогаю ей украшать лиф голубого платья атласными цветочками. Кажется, она успевает пришить штук пятнадцать, пока я вожусь с тремя.

– Готово! – с гордостью говорит Оксана. – Осталось только погладить.

Спорим, как самой косорукой, это непременно поручат мне? И тогда я точно прожгу огромную дыру на подоле Лериного платья, и никто не поверит, что я случайно. Потому что, может, и не случайно.

– Давай я, – подмигнув, предлагает Оксана. – У нас есть ручной отпариватель.

Многозначительно взглянув на меня, Каша спрыгивает со стула:

– Пойду на балкон схожу. Покурю.

– Ты что, куришь?!

– Нет.

Оксана смотрит вслед Каше с недоумением, а я с трудом подавляю нервный смешок. Как же начать этот разговор… Я чешу нос. Заправляю волосы за уши, натягиваю на пальцы рукава, тереблю шнурок на толстовке, откашливаюсь. Отпиваю глоток остывшего чая. Снимаю с коленки ворсинку.

Оксана за это время успевает сложить платья и фраки в две аккуратные стопки.

– Сейчас вернусь, – с улыбкой говорит она и выскакивает за дверь прежде, чем я успеваю хоть что-то сказать. Я накапливаю храбрость (типа как Годзилла накапливал ядерную энергию) и, стоит ей вернуться, выпаливаю:

– Я хотела сказать… хотела предупредить… Егор сейчас у меня. У меня дома.

Оксана смотрит непонимающе. Шнур отпаривателя раскачивается на манер камертона, и, когда я начинаю тараторить, это выглядит так, словно он задает мне ритм.

– Извини. Извини, что не сказала раньше, просто ему некуда было пойти, и я… Если ты против, мы что-нибудь придумаем, но нельзя же было… И я… Просто… Мы…

– Слава богу, – выдыхает Оксана, крепко обнимая меня за шею. Руку с отпаривателем она вытягивает вперед, чтобы не задеть меня. – Спасибо. Спасибо. Спасибо!

– Я думала, ты будешь злиться, – бормочу я, уткнувшись носом в ее плечо. – Вы ведь расстались.

– Расстались. – Оксана неловко выпутывается из моих объятий и садится на кровать. – Но это не значит, что он мне безразличен. Нельзя же просто взять и перестать любить человека, который был дорог так долго.

Я вздрагиваю. Все это время – с момента отъезда родителей – я часто думаю о папе. О том, что он сделал. О том, что я должна чувствовать, и о том, что чувствую на самом деле. Я ведь должна очень сильно его ненавидеть, а на самом деле…

«Я по нему скучаю».

– Я по нему скучаю, – повторяет Оксана мою мысль. – Как у него дела?

Я не сразу понимаю, что она говорит о Егоре.

– Он меня пугает, – фыркаю я и морщу нос.

Оксана в ужасе прижимает руки к щекам, и я торопливо поясняю: