Самый синий из всех

Я тоже киваю, хотя, как ни странно, страха перед Егором больше не ощущаю. Скорее… настороженность. С его появлением что-то неуловимо изменилось в квартире. Он принес хаос своих мыслей, боль, апатию… Я чувствую их даже без прикосновений и не знаю, как вести себя с ним теперь, когда он не ругается и, кажется, даже пытается помочь.

Может, и правда оборотень? Или все-таки биполярное расстройство? Или оборотень с биполярным расстройством?

Каша резко тормозит, и помпон на его желтой шапке весело подпрыгивает.

– Ты похож на одуван.

– А ты – на серую тучку.

Мы улыбаемся друг другу и молчим. Не знаю, почему молчит Каша, а вот я осторожно подбираю слова. Есть кое-что еще, о чем мы определенно должны поговорить.

– Кхм. – Я прочищаю горло. – Слушай, я хотела спросить… То есть поговорить. Кхм, насчет Андрея.

– А зачем нам о нем говорить?

Недоумение на лице Каши кажется таким искренним, что я, стушевавшись, прячу нос в воротник теплой куртки. Ясно. Тема пока запретная. И все-таки нам совершенно точно придется об этом поговорить. Мы как-никак влюблены в одного парня, и с этим надо что-то делать. Или не надо?

Я шумно выдыхаю, и облачко пара на мгновение окутывает лицо. Черт, как же холодно! Все-таки конец ноября – паршивое время для дружеских свиданий на улице.

Мы решаем не говорить пока Оксане, что Егор живет у меня, и вскоре разбегаемся каждый по своим делам. Каша – помогать с декорациями, а я – в магазин за продуктами. Тележка набирается приличная, на два больших пакета, и вдобавок такая тяжелая, что до квартиры я добираюсь мокрая от пота.

В прихожей я, шумно отдуваясь, грохаю пакеты на пол. Гремлю ключами, чертыхаюсь, словом, жду хоть какой-то реакции на свое появление. Ноль. Оскорбленная до глубины души, я прохожу в комнату и нахожу Егора там же, где и всегда – на диване. Бинты он снял, и теперь на его голове красуются старенькие наушники, склеенные скотчем в двух местах. Судя по шуму, слушает он не Вивальди.

Я осторожно заглядываю Егору через плечо. На его коленях, укрытых пледом, лежит потрепанная тетрадь на пружинке. На странице в клеточку синей ручкой изображена птица, похожая то ли на орла, то ли на сокола. Всего-то несколько резких штрихов, но выглядит будто живая!

Ни за что бы не поверила, что это Егор ее нарисовал. Но это его рука держит ручку и водит по бумаге. Несколько вертикальных штрихов, округлый купол… Он рисует клетку.

Я переминаюсь с ноги на ногу, и Егор, заметив (или почувствовав?) движение за спиной, быстро захлопывает тетрадь и сдергивает наушники. Некоторое время мы смотрим друг на друга так, словно видимся впервые.

– Не знала, что ты рисуешь.

Отвернувшись, он прячет тетрадь в рюкзак, который всегда валяется рядом с диваном. Копается так долго, что я, не дождавшись ответа, возвращаюсь в коридор за продуктами. И только тогда слышу тихое:

– Ты вообще обо мне ничего не знаешь.

Вечером меня выманивает из комнаты восхитительный аромат жареных помидоров. Я делаю алгебру и пытаюсь вжиться в образ добродушной старушенции, но запах настойчиво тянет на кухню. Сдавшись, я отбрасываю скрепленные степлером листы и, приоткрыв дверь, принюхиваюсь. Божественно…

Нацепив на лицо равнодушное выражение, я захожу на кухню и застаю Егора с набитым ртом. Он сидит, подвернув под себя одну ногу и подперев голову рукой. На столе перед ним исходит паром тарелка горячих макарон с сыром и томатным соусом. М-м-м…

Рот мгновенно наполняется голодной слюной, но я, упрямо фыркнув, тянусь за коробкой хлопьев и принимаюсь хрустеть. Надеюсь, моя спина выражает гордость и независимость. Хлопья на вкус как картон.

Я уже почти готова расплакаться, когда раздается голос Егора:

– Если хочешь, могу поделиться. В сковородке еще порция. Слишком много приготовил.

Стараясь не выдать радости, я вываливаю содержимое сковородки на тарелку и, намотав на вилку приличный комок спагетти, впиваюсь зубами в добычу. Хмыкнув, Егор поднимается и идет со своей тарелкой к дивану. Это просто глупо.

– Может, поедим вместе? – предлагаю я.

На самом деле, звучит это как «мофет пофефим феффе». Я поспешно прожевываю макароны и повторяю:

– Вместе. Если ты не против, давай поедим вместе.

Егор, помедлив, снова ставит тарелку на стол и садится напротив. Вид у него настороженный, движения скованные. Мы едим в молчании, слышен только стук вилок и редкое хлюпанье – это я затягиваю в рот одинокие спагеттины. Закончив с едой, мы по очереди моем каждый свою тарелку и снова разбегаемся по углам. Не знаю, чего я всем этим хотела добиться. Получилось странно.

Вечер я провожу в своей комнате. Болтаю по телефону с мамой, которая с восторгом рассказывает об отпуске, делаю несколько набросков на тему «Евгения Онегина» и всеми силами борюсь с желанием, кхм, сходить в туалет. Мне до ужаса неловко идти в ванную при Егоре, так что я терплю до последнего. Осторожно приоткрываю дверь своей комнаты, крадусь вдоль стенки… И наконец юркаю в заветную тайную комнату!