Самый жаркий день (СИ)

— Александра Платоновна, — начал Горчаков, — мы знаем Вас как женщину справедливую и полную иных достоинств, потому пришли к Вам…

— Вы пришли ко мне, потому что я имею доступ во дворец и могу просить за этого господина.

Я грубо указала пальцем на Пущина. Ваня от этого жеста вздрогнул, посмотрел на меня, и вновь опустил глаза.

Александр сбился с мысли, но его речь подхватил Пушкин:

— Александра Платоновна! Наш друг пришел к нам, полный печали и в расстроенном разуме. Признаться, из его слов я мало что понял, но уверен в одном: Иван Иванович не мог сделать ничего такого, что нанесло бы урон его чести. В своем стремлении к установлению справедливости он может быть горяч в речах, но мысли его всегда были чисты и безгрешны!

Я ударила Светом — легонько, но смуглый поэт запнулся, и его озарение, которым он безрассудно пытался на меня давить, исчезло.

— Ты знаешь, Ваня, что Николай Порфирьевич, который вчера приходил к Лунину, был убит им и Бурцевым в саду дома? Зарезан ножом в шею и оттащен подальше. Брошен под забором, как безродный выпивоха, ограбленный татем?

Пущин снова вздрогнул и побледнел еще больше. Губы его затряслись, он попытался что-то сказать, но не смог и просто разрыдался. Его друзья пребывали в изрядном смятении, смотрели то на него, то на меня и силились понять, о чем это вещает их учитель. Я пододвинула к себе чашку Горчакова, налила в нее чай и принялась пить. Поведение мое можно было бы назвать вызывающим, но мне и плевать было, и сделала я это специально, чтобы сбить боевитый настрой нежданных гостей.

— Я… я не знал, Александра Платоновна, — пролепетал Иван. — А сегодня днем к отцу явились полицейские, сказали, что подозревают меня в соучастии в убийстве какого-то пристава. Но я не убивал! Я не знал!

— Хватит! — мой кулачок треснул по столешнице, что вся посуда встревоженно звякнула. — Ты был там! Ты принимал участие в сборище, которое участвует в заговоре против Императора. Пусть будущего, но самодержца русского! И твои соратники убили хорошего человека, который был мне другом, был другом моему отцу! Которого лишил жизни тот же, кто твоему Лунину приказы дает из самого Лондона! И теперь ты полагаешь, что отделаешься простым «я не знал»?!

Горчаков уронил лицо в ладони, кажется, он осознал, за кого и в каком деле решил вступиться. А вот Пушкин наоборот подобрался, видно, что ум его заработал и ищет какие-то оправдания или выход для друга. Он еще не понял серьезность обвинения, но сдаваться так просто не спешил. Хорошее качество для товарищества, но плохое для карьеры.

— Александра Платоновна, — осторожно и вкрадчиво произнес он. — Позвольте…

Я откинулась на стуле. Даже интересно стало, что он сможет придумать. Только уколола его страхи, чтобы не смел даже пытаться озарять. Уж больно талант его… убедительный.

[1] Бельведер — легкая постройка на возвышенности для обозрения окрестностей, а также надстройка на доме для тех же целей. Сегодня бельведера на особняке Лунина нет, в реальной истории и сам дом «с подвалами, крытый черепицею, с погребами, сараями и конюшней о восьми стойлах» был продан отцом декабриста купцу Петру Казалету еще в 1814 году.

[2] Иван Горголи в реальной истории участвовал в перевороте 1801 года, но относился к «младшим» заговорщикам. Его поручением был арест графа Кутайсова.

[3] Красное Село — бывш. финская деревня Кююрёля, сейчас — село Красносельское в Выборгском районе Ленинградской области.

[4] В реальной истории князь Доминик Радзивилл до самой своей смерти оставался одним из немногих польских офицеров, оставшихся верными Наполеону. Был смертельно ранен в бою при Ханау.

[5] Пироскаф — первоначальное название парохода. Упоминающаяся здесь «Саванна» — первый пароход, пересекший Атлантику, но большую часть пути проделал под парусами. В 1819 году он прибыл из Америки в Ливерпуль, оттуда совершил переход в Стокгольм и Петербург, уже большей частью под парами. Везде владельцы парохода его пытались продать, но в реальной истории сделка не состоялась, и к 1821 году пароход вернулся в Америку.

Глава 5

Танька, поняв, что никто никого сейчас бить или арестовывать не будет, со словами «Асланушка же придет!» выскочила из залы. Пушкин проводил ее пожирающим взглядом и начал речь, достойную лучшего стряпчего, нахватавшегося каких-то знаний о законах[1].

Он даже встал из-за стола и принял торжественно-горделивую позу, но заметил смурную иронию на моем лице, смутился и сказал уже без пафоса:

— Александра Платоновна, мы все знаем Ивана как человека очень честного и к преступным деяниям не склонного. Я не могу себе представить, чтобы он мог соучаствовать в таком злодеянии! Убийство! Акт жесточайшего немилосердия!

— У Горголи свое мнение на этот счет будет, — хмыкнула я.

Пушкин поморщился. Как натура творческая и либеральная, обер-полицмейстера он не любил пылко и страстно.

Пущин совсем оробел. Брыли Вани мелко задрожали, а руки стали выбивать по столешнице такую дробь, что зазвенела чашечка на блюдце.