Самый жаркий день (СИ)

— Убийство было совершено злодеями, которым не место в нашем обществе, — согласился Александр. — Но ужель Вы верите, что наш друг мог иметь к этому отношение? Он, который даже в Лицее имел смелость выступать перед директором о любой несправедливости! Кто никогда не отказывал товарищам в помощи!

Я устало опустила голову. Пушкин мог распинаться до самой ночи, если его не остановить, что и было сделано взмахом моей руки. Коллежский секретарь, обычно несдержанный — судьба его сейчас подвисла на волоске, столичный генерал-губернатор Милорадович по сей день требует его высылки в Сибирь за едкие эпиграммы[2] — сейчас послушно притих. Мой же взгляд обратился к Пущину, тот долго не мог поднять свой в ответ, но все же собрался и вскинул голову. В глазах его смешались обреченность и вызов — две таких противоречащих друг другу стихии. Однако мне сейчас на его душевные терзания было наплевать.

— Скажи, Иван, что произошло вчера в доме Лунина?

Пущин дернулся снова, но выдавил из себя ответ:

— Мы собрались на чаепитие. Михаил Сергеевич созвал общество для обсуждения срочного известия о смерти императора… хотя он собирал всех еще до этой новости. Вчера приглашение прислал.

— И часто вы так собирались у него?

— Н-нет, — помотал головой Иван. — Последний раз два месяца назад меня звали. В этот раз он написал, что будут важные события, что его друзья обещают помощь в нашем деле, и это надо обсудить.

Я переглянулась с Григорием, и тот кивнул, соглашаясь с моим невысказанным предложением.

— То есть вы там обсуждали, как меня — твоего учителя — будут убивать?

Теперь Пущин позеленел лицом, его ужас я ощутила без озарения. Мысли о том, что он может быть причастен к смерти любимой его однокашниками Александры Платоновны, Иван не допускал, ведь даже предположение о такой возможности навсегда вычеркнет его из списков друзей среди всех выпускников Лицея. Вон и Пушкин раскрыл рот в изумлении, а Горчаков внимательно смотрит на товарища, шевеля при этом губами какие-то ругательства.

— Нет! Что Вы! Я никогда бы на это не пошел! Ни о чем таком речи и не было!

— А я вот сегодня при обыске обнаружила в том проклятом доме письмо от своего английского недруга, где он прямо говорит о том, что некую светловолосую барышню-освещенную необходимо смахнуть из жизни, чтобы не мешала на пути к прогрессу и народному счастью, — в голосе моем ехидства было через край.

— Я бы никогда… — вновь пролепетал Пущин. — Вас… я к Вам со всем уважением и любовью!

— А если не меня? — спокойно спросила я, хотя внутри все кипело, словно в котле паровозном. — Других можно жизни лишить за счастье народа?

Иван только собрался ответить, но посмотрел на товарищей и промолчал. Если наш поэт еще мог бы увлечься рассуждениями о достойности цели средствам ее достижения, то подающий надежды камер-юнкер, которому пророчили блестящую карьеру дипломата, стал еще более мрачным. Очевидно, что волновало его не возможное влияние дружбы с преступником Пущиным на службу у графа Нессельроде, а само допущение Ваней такого злодейства.

— Нет, Александра Платоновна, негоже на чужой беде счастье строить, — снова опустил глаза Пущин. — Признаю, что такие разговоры ходили в обществе, но для меня это как…

— Игра? — подсказала я.

— Да! — вцепился в подсказку Иван, не понимая, что это словесная ловушка.

— Вот и доигрался ты до убийства! Николай Порфирьевич Спиридонов, старший пристав, которого за честность и доблесть уважали даже мазурики с Сенной! Пожалованный в дворянство указом Павла Петровича за доблесть и мужество в страшном деле, где он не побоялся вступить в бой с темным отступником!

Пущин освещенным не был, а вот поэт шумно выдохнул. Пусть я и преувеличила роль дяди Коли в схватке на улице Колтовской, но слухи о некой оказии с адептом Мрака по столице ходили. Истово верующий манихей Пушкин схватился за рубаху, под которой у него висел фаравахар. Я же продолжила уничтожать Ивана.

— У него осталась безутешная жена и совсем крохотный ребенок, который никогда не вспомнит отца. Только потому, что неким борцам за волю народную он перешел дорогу. Или ты скажешь, что доля его такая была, коль он был полицейским? — Пущин замотал головой, но я не собиралась отпускать его. — Ну так вот два года назад был убит мелкий дворянин Пантелеймон Колемин, просто за то, что была у него вещь, нужная для осуществления заговора, — опять я перечернила тучи, но Иван о том знать не мог. — Или через несколько дней вот в этому доме, на этаж выше, — мой палец показал в потолок, — я пряталась за поваленным столом от пуль, которые в меня посылали Павел Иванович Пестель и его сообщники, стреляя по ним в ответ. Просто потому, что мешала их планам осчастливить всех сирых и убогих. Достойная цель ведь и это оправдает, да?

Горчаков и Пушкин оказались совсем ошарашены и смотрели на Пущина теперь совсем по-другому. Все же есть пределы фронде, модной среди молодежи. Смерть невинных становится испытанием, и большинство не готовы даже оправдывать ее, не то что соучаствовать.

— Рассказывай, как дело было, — велела я Ивану.