Самый жаркий день (СИ)

— Юноша, мне с Вами стреляться не по чину. Если кто под мое неудовольствие попадает, то недовольным в итоге остается он, а не я. Мне ничего не стоит уничтожить Вас одним приказом, без этих романтических сцен. Прощаю я Вам этот пасквиль только потому, что Варваре он очень понравился.

Я сначала не поняла, а потом принялась хохотать. До слез.

Саша ведь под блядью имел в виду Настасью Минкину, что называет себя Шумской — крепостную девку, ставшую любовницей графа. Естественно, «городскую» пассию Аракчеева Пукалину такое поименование соперницы несказанно порадовало. Аракчеев осуждающе покашлял, догадавшись о причинах моего веселья, остальные остались в неведении.

— Я… — начал было бормотать Пушкин, но граф его прервал.

— Павлу Петровичу тоже сей опус понравился, хохотал не меньше Александры Платоновны, даже повелел передать, чтобы писал еще. Но вот будущий Император таким чувством юмора не владеет, поэтому совет Вам, молодой человек: придержите свой поэтический талант, иначе воспевать будете красоты тобольской природы при самом счастливом случае.

Сашенька смутился, пустился в извинения, но Алексей Андреевич отмахнулся от него, как от надоевшего комара. Пушкина даже стало немного жаль: одно дело в модном салоне хлесткую эпиграмму читать, но совсем по-другому это выглядит, когда жертва твоей поэзии предстает прямо перед тобой, сверкая чинами и наградами.

Аракчеев встал и попросил меня выйти вместе с ним в коридор для более приватного разговора.

— «Саванна» прибывает через три дня. Кампанию по задержанию неприятеля буду организовывать я лично.

— Почему не Тайная полиция? — удивилась я.

— Сложилась неприятная ситуация, совсем неприятная для такого момента, — объяснил граф: — Ростопчин уходит, и его распоряжения исполняются… не самым должным образом. А Бенкендорфа еще не принимают как начальство, и он не держит своих подчиненных в надежной узде. Поэтому приходится мне всех держать в бодром расположении духа и служебном рвении. Так что приезжайте завтра к трем пополудни ко мне на службу, там и будем решать.

— Я буду участвовать?

— После случая на Городском острове[6] без Вас такие дела точно не обойдутся, — усмехнулся Аракчеев и раскланялся, столкнувшись в дверях с Асланом и Андреем.

Их он поприветствовал сухо, но с покровительственной улыбкой, словно признавая полезность и похвальное усердие при исполнении своих обязанностей.

В гостиной все осталось по-прежнему, гости никуда не собирались, а Пущин так и вообще сидел в недоумении, не понимая, что ему теперь делать. С одной стороны, его разыскивает полиция, с другой — сам всесильный Аракчеев заявил о его ненужности для следствия. Однако служивому ведь не объяснишь, что сам граф простил дурака, так что в крепостной камере он очутиться не просто может, а попадет туда обязательно до дальнейших распоряжений. Я могла бы приютить Ваню у себя, но желания такого не имела нисколечко.

Вместе с Асланом зашла и Танька.

— Ужель та самая Татьяна! — воскликнул Пушкин.

Горничная выглядела сейчас просто чудесно: строгое ампирное платье, подаренное мной, в нежно голубых тонах, даже волосы подвиты и спадают игривыми локонами на скулы. От нее пахнуло лавандой, а лицо, и так по-девичьи свежее, аккуратно было поправлено румянами. Киноварь для этих целей я пользовать запретила, а потом и вовсе разрешила брать свои — не карминовые даже, а шафрановые, еще и пришлось учить служанку не малевать на щеках два ярких пятна. Науку Таня восприняла с рвением, и сейчас предстала истинной нимфой!

Еще совсем недавно мода требовала выбеливать лицо до мертвенной бледности, а затем и румянить. В трюмо моей матушки до сих пор сохранился специальный скребок, которым снимали излишки белил, но сейчас ценится естественность и почти незаметное украшательство. И с Таньки сейчас можно писать картину идеальной умеренности!

Аслан на замечание поэта насупился ревниво, но тот на черкеса никакого внимания не обратил.

— Новое стихотворение цитируешь? — поинтересовался Горчаков, долгое время молчавший.

— Нет, — смутился Саша. — Но запомнить надо[7]…

А охранник выпрямился, вид принял торжественный. Он оглядел окружающих и поклонился мне.

— Александра Платоновна, после разговора с Вами я принял решение…

— Погоди! — прервала я его. — Ты понимаешь, что желание твое должно быть искренним и не идти от любви и тем более похоти?

— Да, — кивнул черкес. — Мне сказал о том же ахун[8], которому я пришел для ат-табуа[9]. Он трижды спросил меня, сильна ли моя вера, я трижды ответил, что предан ей. Он снова трижды спросил, сильна ли моя вера в парфянского пророка, я ответил трижды, что сам многожды видел чудеса, творимые именем Его, и эти чудеса были во благо. И что видел деяния отступников от Него, и эти деяния были ужасны. Что я готов стать воином на пути Мрака, стать рукой Господа, как его ни называй. Я приму веру в Мани и буду защищать ту, которая своим Светом встала на пути предавшего Его.

Черкес упал на колени и склонил голову.

Я задумалась, оценивая его слова. Фаравахар уколол кожу между грудей теплом, и знак был мной принят.