Самый жаркий день (СИ)

Если управские и справлялись плохо с взятием плохо укрепленных особняков, то в деле обыска равных им еще поискать надо. Впрочем, знаю я одного умельца, который и тут их за пояс заткнет, но от предложения такой помощи воздержалась. Это Николай Порфирьевич мог общаться с мазуриками, а вот генерал от полиции только за мысль о таком содействии на дуэль вызовет моментально. Как бы то ни было, но неожиданные находки стали появляться быстро, все складывалось на большой обеденный стол, и с каждой новой бумагой или вещью лунинский слуга начинал нервничать все сильнее. Я испросила разрешения и начала знакомиться с тем, что приносили приставы и их помощники.

Большинство документов какого-либо света на вчерашнее убийство не проливали, но вот эти листы в красивой папочке — манифест о государственном устройстве России…

В воздухе очевидно запахло серой и Пестелем.

— Скажи-ка, голубчик, — обратилась я к слуге Лунина. — А хозяин твой ни в каких союзах не состоял? Политические разговоры не вел?

Харитон насупился, хотел отмолчаться, но в планы Горголи доброе обращение с задержанным не входило. Он схватил несчастного за ус и заорал страшным голосом:

— На каторге сгною! Туда на культях дойдешь — лично прослежу, чтобы даже онучей тебе зимой не выдавали! Отвечай, бунтарская харя!

И мужичок сдался сразу. Запел он соловушкой, рассказывая о постоянных сборищах прямо в этом доме, в которых офицеры рассуждали о лучшем обустройстве России, в котором не найдется места ни императорам, ни царям, ни генералам, ни губернаторам. За бокалом игристого господа сокрушались о неудавшемся покушении на Павла Петровича, а вчера размышляли, как можно было бы не допустить до трона его среднего сынка. Я предположила было, что опять речь пойдет о Константине в качестве императора, но Харитон произнес слово, от которого у меня с некоторых пор начинают ныть зубы — «республика».

Семена, брошенные Павлом Пестелем, чтоб его душа сгорела во Мраке, затоптать до конца не удалось, ростки его заразы пробиваются и по сей день. Опять борцы за народное счастье готовятся полить свой праведный путь невинной кровью.

— Ваше Благородие! — обратился один из приставов к Горголи. — Смотрите!

Он держал в руках приметную для всех коллег Спиридонова трость — покрытую черным лаком с серебряным набалдашником. Николай Порфирьевич после выправления дворянства обзавелся этим бесполезным для его крепкого еще здоровья предметом исключительно солидности ради, что вызывало смешки у сослуживцев и по-доброму завистливые шутки.

Теперь сомнений в виновности хозяина дома не оставалось. Можно было до этого сомневаться, но такая улика прямо указывала на то, что Спиридонов был здесь, а потом его убили.

— А вот теперь, голубчик, твоя судьба зависит от твоего языка, — хищно произнес Горголи. — Ты не просто дворянина зарезал, а моего сотрудника, который призван Государем держать закон! Ты на меня руку поднял, поганец ты подлый!

— Ваше Благородие! Не губите! Не виноват я! Барина дело это! Все расскажу!

Я к панике, охватившей Харитона, не имела никакого отношения, Иван Саввич обошелся своим авторитетом. Вид он принял грозный — истинный боевой генерал, хотя как раз именно военного опыта у него было не много. Я знала, что Императора Павла обер-полицмейстер не любил, и антипатия эта была взаимной[2], но за Горголи часто просил Аракчеев, и Государь смирялся. Тем более что служба по его ведомствам была построена грамотно, столичный люд седого градоначальника с уважением опасался. В покушении 1801 года он был неким образом замешан, но получил прощение за то, что, во-первых, смог отговориться полученным приказом и неведением, во-вторых, поручено ему было арестовать графа Кутайсова. Последний же не предал, а поступил хуже — струсил, за что был отставлен от двора на веки вечные. Иван Саввич тогда с задачей справился, и предстал перед Императором растерянный плац-майор в качестве конвоира вместе со своим высокородным пленником. Буря государева гнева прошлась по графу, а Горголи сумел не просто выкрутиться, но даже заслужить незаслуженную вроде бы благодарность.

Николай Порфирьевич объявился в доме Лунина вчера около пяти вечера. К тому времени собравшиеся «общественники» каким-то образом уже прознали про кончину Павла I и теперь бурно обсуждали, что в эту скорбную пору можно сделать для счастья народа и судьбы России. Визит пристава застал всех врасплох, сам Спиридонов по словам слуги тоже оказался не готов к тому, что в зале оказались сразу семь человек, ведь пришел он именно к отставному ротмистру. Увидев собрание, пристав хотел ретироваться, но был схвачен под локти, и ему устроили форменный допрос! На Харитона никто внимания не обратил, и дальнейшему он был свидетелем: Лунин и князь Илья Долгоруков стали обвинять Николая Порфирьевича в слежке за благородными людьми, а он их — в предательстве в пользу англичан.

Здесь я вскинулась словно гончая, вставшая на след.

Ну, здравствуй, граф Каледонский, давно не виделись.

Вот нутром чую, что без него тут не обошлось.