Самый жаркий день (СИ)

Я попросила Алексея Сергеевича показать его рисунки, и внезапно Свет во мне колыхнулся. Означало это определенно то, что здравое зерно в придумках полковника было, раз талант мой зашевелился. К идее испытать на себе озарение офицер отнесся со страхом, но согласие свое дал моментально, а дальше… дальше Глафирья выгнала нас из гостиной уже глубокой ночью, ворча по поводу пролитых чернил и заваленного бумагами пола. На стороне Петрова был огромный опыт и истинная любовь к пушкарскому делу, и это во многом нивелировало недостаток знаний и образования. Получившийся чертеж вряд ли мог быть воплощен в настоящее орудие, но как начало работы он был хорош.

— Идея заряжания с казны ведь не новая, — говорил мне Алексей Сергеевич. — Съемные каморы давно использовали, особенно на флоте, но и дорого это, и надежность низкая. Да и прорыв пороховых газов опасен.

— Потому и нужно запирать ствол, — с жаром доказывала я. — И делать припас с большим капсюлем, как в револьвере!

— Ох и дорого!

— Дорого! Но прогресс!

Полковник сначала полагал, что все это лишь умственные упражнения, которые вряд ли пропустят в артиллерийском управлении, тем более он удивился, подпирая больную после озарения голову, когда я села писать письмо. И совсем пришел в восторг, узнав адресата.

— Сам Михаил Павлович?!

— Сам, сам… не мешайте, сейчас кляксу ляпну! Великий Князь охоч до новинок, связанных с артиллерией, если он заинтересуется, то все бегом побегут Вашу идею в чугуне отливать.

— Из бронзы! И с нарезами!

Для счастья, как оказалось, Петрову больше не надо было ничего, но теперь он приплясывал от нетерпения, будто уже завтра собирался стрелять из новой пушки. И ведь понимал, что пока письмо в Петербург придет, пока цесаревич его прочтет (уж в этом я не сомневалась), пока все обсудят, доработают, изготовят… Оставив полковника мечтать, я отправилась спать, ведь скоро петухи рассвет призовут.

Некрасов английскую речь знал, но говорил преотвратно. Каждая его фраза отдавалась во мне зубной болью. Кажется, пленного мучили больше не побои и иголки под ногтями, а именно речь интендантского полковника.

Разбойный налет, если верить Николаю Алексеевичу, прошел безукоризненно. Караван дошел до той самой стоянки, где его поджидали отставшие, и расположился на ночлег. Тогда-то и выскочили из темноты лихие всадники, не оставившие в живых никого, кроме белокожего иноземца, не успевшего даже взяться за оружие, как его, уже огорошенного по голове, скрутили и еще до рассвета доставили в Оренбург. При передаче ценного товара я присутствовала, бородатый кайсак зыркнул по мне масляным взглядом, сверкнул зубами и, получив звякнувший кошель, растворился в сумерках.

— Вот заработали, ироды, — проворчал полковник. — И с меня мзду стрясли, и скотину теперь киргизам продадут. А потом украдут у них же и снова продадут.

Но теперь от смешного дядечки не осталось ничего. Перед англичанином стоял, расставив ноги, натуральнейший палач, пусть Некрасов и не сам мордовал пленного, а лишь давал указание кивком головы пузатому казаку. Тот бил со знанием дела, приговаривая, что селезенку без команды не порвет лихим ударом, а вот ногти подопечному все равно без надобности. Британец выл от боли, но вряд ли из глубокого подвала доносился хотя бы звук.

Еще в пыточной присутствовал Аслан. На происходящее действо он смотрел без каких-либо эмоций, только иногда уважительно кивал, подмечая особо удачные оплеухи. Когда мистер Лайдон все же изволил говорить, черкес либо мотал головой, обозначая, что чует ложь, либо кивал в ответ на правду.

— Господин полковник, позвольте мне спрашивать, — взмолилась я, больше не в силах терпеть его английский.

Британец не понял ни слова, но мой голос внушил ему надежду на милосердие.

— Мисс, прошу Вас! Я простой негоциант, за что мне такие муки!

Аслан лишь ухмыльнулся, но его талант мне и не понадобился, чтобы не поверить в подобное вранье.

— И что же Вы, мистер Лайдон-Джексон, продавали и покупали?

Джоном Джексоном он назвался с самого начала, на что мой охранник лишь горестно вздохнул. Так и выяснили, что перед нами Стивен Лайдон, сквайр из джентри[3]. Теперь он пытался убедить присутствующих в своем купеческом призвании, но вопрос о предметах торга вызвал у «негоцианта» замешательство.

— Служивый он, — уверенно сказал казак. — Рука твердая, шашку держать привыкла. Посмотрите, как с десницы плечо натружено.

— Мистер Лайдон, я дам Вам еще один шанс сказать правду. Потом снова будет боль и страдание.

— Мисс! Как Вы можете потакать такому варварству! Мы же цивилизованные люди!

— Может быть, — я пожала плечами. — Но сейчас Вы в заточении на самом краю России, прибыли из еще более диких мест, и о судьбе Вашей не узнает никто. И не пытайтесь вызвать во мне сострадание, ваши соотечественники вытравили его из меня смертью моего отца, покушениями на меня и на моего Императора. Вопрос, от которого многое зависит: Вы знаете Александра Дюпре, графа Каледонского?

— Не знаком с этим…