Самый жаркий день (СИ)

[2] Куубинское (Губинское) ханство — государство в южной части современной Дагестана и северной части Азербайджана, присоединенное к Российской империи в 1813 году. Столица — город Кубá, сегодняшнее название — Губа.

[3] В табеле гвардейские звания приравнивались к армейским на два чина выше. Поэтому нередки были случаи, когда гвардейский офицер ходатайствовал о переводи из гвардии в армию: мало того, что штабс-капитан становился майором, так и денег на построение мундира и прочие надобности тратилось меньше: гвардия — дело дорогое.

[4] Лабута — неуклюжий, бестолковый. Слово из говора крестьян севера и северо-запада России.

[5] Туманным Альбионом в России Англию стали называть после публикации в 1814 году стихотворения Константина Батюшкова «Тень друга», которое начиналось строками: «Я берег покидал туманный Альбиона: казалось, он в волнах свинцовых утопал».

[6] Послание Святейшего Синода к православным от 18 августа 1721 года.

[7] Абу Ханиф — исламский богослов и хасидовед, первый из имамов суннитских школ. Считается, что именно Абу Ханиф стал первым исламским богословом, оставившим письменное сочинение по догматике. Черкесы традиционно являются последователями ислама суннитского толка ханафитского мазхаба — религиозной и правовой доктрины, основанной Абу Ханифом.

[8] Василий Кочубей — прадед Виктора Кочубея, трижды доносил о планируемом предательстве гетмана Мазепы, но Петр I в неверии своем приказал пытать Кочубея и полковника Ивана Искру. Кочубей под пытками признался в оговоре и был казнен. После действительного предательства Мазепы Петр публично назвал Кочубея «мужем честным, славныя памяти», его семья была полностью восстановлена в правах.

[9] Позднее на месте барочного дворца графа Черышева (арх. Валлен-Деламот) был сооружен Мариинский дворец.

[10] Горло — пролив между Белым и Баренцевым морями.

[11] Павел Петрович Аносов — русский горный инженер и ученый, считается одним из родоначальников металлургии как полноценной науки.

[12] Купцы из староверов в самом деле считались более верными данному слову. Их обещание, конечно, не являлось гарантией, но было крепким — факт.

[13] Канкрин Егор Францевич — министр финансов. В реальной истории стал таковым только в 1823 году.

Глава 2

У выхода мой экипаж оказался окружен десятком кирасиров. Белые мундиры с желтым приборным цветом воротников, шлемы с высоким шишаком — глаз радуется, вот только лица всадников серьезны, они то и дело нервно оглядываются.

— Кошкуль Петр Иванович, полковник Кирасирского Его Величества лейб-гвардии полка, — козырнул мне немолодой уже полковник, чьи усы плавно переходили в бакенбарды. — Приказано незамедлительно доставить Вас во дворец.

Ого, сам командир одного из самых известных и желанных для службы полков за мной пожаловал!

— С чем связана такая срочность?

— Не велено оглашать, Александра Платоновна, приказ — нигде не задерживаться.

Аслан открыл дверцу и помог забраться в карету, Андрей уже устроился на козлах и смотрел на кавалеристов с определенной ленцой, в которой я по опыту своему узнавала готовность к немедленным действиям.

Вот интересно: а если от самого Императора придет приказ арестовать меня, отойдут мои охранники в сторону?

Почему-то мне кажется, что нет. Привыкли мы друг к другу, как семья уже. Словно четыре братца появились из ниоткуда.

Послышалась команда, и наша кавалькада тронулась в сторону Дворцовой площади, первый кирасир оглушительным свистом разгонял другие экипажи и неосторожных прохожих. Ехать тут совсем ничего, и уже через несколько минут я выпрыгивала у самого входа во дворец. Аслана попытались остановить у дверей, но он так зыркнул, что гвардеец на посту не рискнул настаивать, а начальства рядом не оказалось. Зато появился Ростопчин, какой-то серый и заходящийся в астматическом кашле через каждые пару десятков шагов. Мне он ничего не сказал, просто взял за руку и потащил к императорским покоям.

— Да что случилось-то?

— Государь при смерти, — просипел Федор Васильевич и вновь со свистом закашлялся.

Я сбилась с шага, пораженная этой новостью. Павел Петрович всегда казался каким-то вечным, незыблемым, словно был всегда и будет вечно. И тогда ноги мои сами понеслись знакомым маршрутом.

Дверь в опочивальню была распахнута, у кровати Императора суетились сразу несколько человек, среди которых я выхватила глазами графа Разумовского. Лев Кириллович как раз озарял Государя и морщился, оценивая результат. Чуть в сторонке расположился Виллие, он заметил меня и тихонько махнул рукой, подзывая к себе.

— Барон[1], — шепнула я приветствие.

— Графиня, — также ответил шотландец. — Сегодня Павлу Петровичу вдруг стало плохо, он сомлел и с тех пор в ясность ума не приходил. Все врачи только руками разводят, говорят, что не берег себя Его Величество.