Сан Феличе. Книга 2

Когда прозвучали роковые слова, на лице старика проступила легкая бледность, но молодой человек улыбнулся судьям и вежливо им поклонился.

— Вы отказались от защиты, — сказал председатель, — и нам как судьям бесполезно спрашивать, не хотите ли вы что-либо добавить в свое оправдание; но как люди, как граждане, как соотечественники, которым было невыносимо тяжело вынести вам такой ужасный приговор, мы спрашиваем: нет ли у вас какого-нибудь последнего желания или поручения?

— Мой отец хочет просить вас о милости, господа, о милости, которую, как мне кажется, вы можете ему оказать, не роняя вашей чести.

— Мы слушаем вас, гражданин Беккер, — сказал председатель суда.

— Сударь, — начал старик, — банкирский дом Беккер и компания существует более полутора веков, он переместился из Франкфурта в Неаполь по своей доброй воле. Начиная с пятого мая тысяча шестьсот пятьдесят второго года, со дня основания банка моим прапрадедом Фридрихом Беккером, у нас никогда не было недоразумений со вкладчиками или задержки платежей; но вот уже два месяца, как мы под арестом и дело ведется без нас.

Председатель суда жестом показал, что он слушает с самым благосклонным вниманием, и правда, не только он, но и другие члены суда во все глаза глядели на старика. Только Андреа, очевидно знавший, о чем хочет просить отец, опустил глаза и рассеянно похлопывал себя тросточкой по ноге.

Старик продолжал:

— Прошу вот о какой милости.

— Слушаем, слушаем, — вставил председатель, которому не терпелось узнать, о чем речь.

— В случае если вы намерены казнить нас завтра, мы с сыном просим отложить казнь на послезавтра и дать нам день, чтобы провести учет и составить баланс. Если мы произведем эту работу сами, то, я уверен, несмотря на пережитые нами трудные времена, несмотря на денежные услуги, оказанные королю, и расходы, связанные с делом защиты его власти, мы сможем оставить банкирскому дому Беккеров, по меньшей мере, четыре миллиона активов, а так как дом этот закроется по независимым от нас причинам, он произведет почетную ликвидацию. Кроме того, вы понимаете, конечно, господин председатель, что в таком заведении, как наше, в банке с оборотом сто миллионов в год, как бы мы ни доверяли нашим служащим, всегда имеются некоторые секреты, известные только хозяевам. Например, у нас есть более чем на пятьсот тысяч франков анонимных вкладов, доверенных нашей чести и не внесенных в наши регистры: их владельцы не имеют даже расписок. Вы понимаете, какому риску подвергнется наша репутация, если вы откажетесь исполнить нашу просьбу; вот почему, господин председатель, я надеюсь, что вы соблаговолите завтра под надежной охраной препроводить нас в банк, предоставите нам целый день для ликвидации дел и велите расстрелять нас послезавтра.

Старик произнес эту речь с такой простотой и величием, что не только председатель почувствовал волнение, но и весь трибунал был глубоко растроган. Конфорти схватил его руку и пожал ее в порыве, оказавшемся сильнее всех политических разногласий, а Марио Пагано смахнул слезу.

Председатель увидел, что нет надобности совещаться с судом; переглянувшись с присутствующими, он с поклоном ответил старику:

— Будет так, как вы желаете, гражданин Беккер. Мы сожалеем, что не можем сделать для вас большего.

— И не надо! — отозвался Симоне. — Ведь мы ничего больше у вас и не просим.

И, поклонившись трибуналу, словно кружку друзей, которых покидает, старик взял под руку сына, занял место между солдатами и направился вниз по лестнице к своей камере.

Песнь мнимого рыбака умолкла. Андреа Беккер поднялся на цыпочках к окну.

Море было не только тихим, но и пустынным.

CXLII ЛИКВИДАЦИЯ

На другой день в семь часов утра в камеру к осужденным вошел тюремный привратник. Молодой человек еще спал, но старик сидел с карандашом в руке и, держа на коленях бумагу, покрывал ее какими-то цифрами.

Стража уже ожидала узников, чтобы отвести их на улицу Медина.

Старик бросил взгляд на спящего.

— Вставай, Андреа, пора, — сказал он. — Ты всегда был лентяем, сынок, пора бы тебе исправиться!

— Да, — отозвался Андреа, открывая глаза и кивком приветствуя отца. — Только боюсь, что Господь не даст мне для этого времени.

— Когда ты был маленький, — грустно продолжал старик, — твоя мать, бывало, разбудит тебя, окликнет раза два-три, а ты все не можешь решиться вылезти из постели. Приходилось иногда мне самому силой поднимать тебя по утрам.

— Обещаю вам, отец, — сказал молодой человек, вставая со своего ложа и начиная одеваться, — что если я проснусь послезавтра, то встану в одну минуту.

Старик тоже поднялся на ноги и произнес со вздохом:

— Бедная твоя мать! Правильно она сделала, что умерла!

Андреа, не ответив, подошел к отцу и нежно обнял его.

Старый Симоне взглянул на сына.

— Такой молодой!.. — прошептал он. — Ну что же поделаешь…

Через десять минут оба узника были одеты. Андреа постучал в дверь камеры; вошел тюремщик.

— А, вы уж готовы? — сказал он. — Пойдемте, стража ждет.