Сан-Франческо-а-Рипа

Княгине нелегко было отказаться от пленительного изящества Сенесé, который, если бы она не устроила ему сцены, был уже готов наговорить ей множество прелестных вещей; но она была слишком горда, чтобы откладывать объяснение. Кокетка ревнует из самолюбия; куртизанка — по привычке; женщина, любящая искренно и страстно, ревнует потому, что сознает свои права. Этот особенный взгляд, характерный для римской страсти, очень забавлял Сенесé; он чувствовал в нем глубину и неуверенность, в нем как бы выступала обнаженная душа. Орсини не обладала этой особой прелестью.

Однако на этот раз молчание продолжалось уж слишком долго, и молодой француз, не умевший постигать скрытые чувства итальянского сердца, снова принял спокойный и рассудительный вид, вернувший ему непринужденность. К тому же в эту минуту он был огорчен: когда он проходил по подвалам и подземным ходам, которые приводили его из дома, смежного с палаццо Кампобассо, в эту залу, паутина пристала к шитью очаровательного платья, доставленного ему накануне из Парижа. Эта паутина вызывала в шевалье неприятное чувство, и к тому же пауки внушали ему отвращение.

Сенесé показалось, что взгляд княгини стал спокойнее, и он хотел избежать сцены, отклонить упрек, вместо того чтобы на него возражать; но он чувствовал досаду, и это настраивало его на серьезный лад.

«Не представляется ли сейчас удобный случай приоткрыть ей истину? — подумал он. — Она сама задала сейчас вопрос; вот я уже наполовину избавлен от этой неприятности. Должно быть, я и впрямь не создан для любви. Я никогда не видел ничего прекраснее этой женщины с ее странными глазами. Она плохо обращается со мною, заставляет меня лазить по отвратительным подземельям; но она племянница государя, ко двору которого я послан королем. Сверх того, она блондинка; в стране, где все женщины брюнетки, это большое преимущество. Я ежедневно слышу, как ее красоту превозносят до небес люди, мнение которых заслуживает доверия и которые очень далеки от мысли, что они разговаривают со счастливым обладателем стольких прелестей. Что же касается власти, которую мужчина должен иметь над своей любовницей, то я на этот счет нимало не беспокоюсь. Стоит мне только сказать одно слово, и я разлучу княгиню с ее дворцом, с ее золоченой мебелью, с дядей-монархом, и все это для того, чтобы увезти ее во Францию, в глушь провинции, где она будет влачить тоскливую жизнь в одном из моих поместий... Право, картина этого самопожертвования внушает мне только твердую решимость никогда не требовать его от княгини. Орсини далеко не так красива; если она и любит меня, то лишь чуть-чуть побольше, чем кастрата Бутофако, которого она вчера прогнала ради меня; но она светская женщина, у нее открытый дом, к ней можно приезжать в карете. И я вполне убедился, что она никогда не устроит сцены; для этого она меня недостаточно любит».

Во время долгого молчания княгиня не сводила пристального взгляда с красивого лица молодого француза. «Я не увижу его больше», — подумала она.

Вдруг она бросилась в объятия Сенесé и покрыла поцелуями его лицо и глаза, уже не сиявшие от счастья при встрече с нею. Шевалье перестал бы уважать себя, если бы он тотчас не забыл все свои намерения порвать эту связь; но его возлюбленная была слишком взволнована, чтобы забыть свою ревность. Мгновение спустя Сенесé с удивлением смотрел на нее: слезы ярости катились по ее щекам.

— Как! — твердила она вполголоса. — Я пала так низко, что говорю ему о происшедшей в нем перемене, я упрекаю его в ней, я, поклявшаяся себе никогда не замечать ее! И мало этого унижения, надо еще, чтобы я уступила страсти, которую внушает мне это очаровательное лицо! Ах, жалкая, жалкая княгиня!.. Надо с этим покончить.

Она вытерла слезы и, казалось, снова немного успокоилась.

— Надо с этим покончить, шевалье, — сказала она довольно спокойно. — Вы часто бываете у графини... — Тут она отчаянно побледнела. — Если ты ее любишь, пусть будет так, езди к ней каждый день, но больше сюда не являйся...

Княгиня как бы невольно остановилась. Она ждала, что шевалье скажет хоть слово; но он не сказал ничего. Сделав судорожное движение и словно стиснув зубы, она продолжала:

— Это будет смертным приговором для меня и для вас.

Ее угроза положила конец колебаниям шевалье, до тех пор только удивлявшегося этой внезапной вспышке гнева после такой самозабвенной нежности. Он рассмеялся. Внезапная краска залила щеки княгини, и они стали пунцовыми. «Она задохнется от гнева, — подумал шевалье, — с ней будет удар». Он подошел, намереваясь расшнуровать ей платье; она оттолкнула его таким решительным движением и с такой силой, к каким он не привык. Сенесé припомнил впоследствии, что, когда он пытался заключить ее в свои объятия, он услышал, как она говорила сама с собою. Он немного отошел, — ненужная скромность, ибо княгиня, казалось, не замечала его больше. Низким и приглушенным голосом, точно беседуя со своим духовником, она говорила: