Сан-Мартинская Тетрадь

Усадьба Альвеар: между улицами Никарагуа,
Ручей Мальдонадо, Каннинг и Ривера.
Множество незастроенных пустырей, следы упадка.
Мануэль Вильбао. Буэнос-Айрес (1902)

Это слова тоски

о колоннах ворот, ложившихся тенью
на немощеную площадь.
Это слова тоски
в память о длинном косом луче
над вечерними пустырями.
(Здешнего неба даже под сводом аркад
было на целое счастье,
а на пологих крышах часами лежал закат.)
Это слова тоски
о Палермо глазами бродячих воспоминаний,
поглощенном забвением, смертью в миниатюре.
Девушки в сопровожденье вальсирующей шарманки
или обветренных скотогонов
с бесцеремонным рожком 64-го года
возле ворот, наполнявших радостью ожиданья.
Смоковницы вдоль прогалин,
небезопасные берега Мальдонадо —
в засуху полного глиной, а не водою —
и кривые тропинки с высверками ножа,
и окраина с посвистом стали.

Сколько здесь было счастья,

счастья, томившего наши детские души:
дворик с зацветшей куртиной
и куманек, вразвалку шагающий по-пастушьи,

Старый Палермо милонг,

зажигающих кровь мужчинам,
колоды креольских карт, спасенья от яви,
и вечных рассветов, предвестий твоей кончины.

В здешних прогалах, где небо пускало корни,

даже и дни тянулись
дольше, чем на каменьях центральных улиц.

Утром ползли повозки

Сенеками из предместья,
а на углах забегаловки ожидали
ангела с дивной вестью.

Нас разделяет сегодня не больше лиги,

и поводырь вспоминающему не нужен.
Мой одинокий свист невзначай приснится
утром твоим уснувшим.

В кроне смоковницы над стеною,

как на душе, яснеет.
Розы твоих кафе долговечней небесных красок
облаков нежнее.

Ночь перед погребеньем у нас на юге

Летисии Альварес де Толедо