Со мной соседствовала в углу прикованная кандалами седая старуха — костлявая и немытая, постоянно бормочущая нечто невразумительное. Я не прислушивалась. Лишь долетали до меня изредка обрывки фраз: «Нам конец… Он убивает взглядом… Не буду смотреть, не заставите, вы меня не заставите…»
Понятно про кого она — про Судью.
Меня по странной причине не приковывали вовсе, чему я была рада. Мне нравилось стоять у окна, покачиваться на пятках, смотреть на прекрасный пейзаж — густо поросшую лесами гористую местность. Шикарные сегодня облака-кучи, неторопливые и зависшие, как инопланетная армия из наблюдателей. Мох на стенах; влажные потеки, сырость — здесь колоритно, по-своему интересно. Контраст затхлости и близкой свободы, два мира, разграниченные толщей стены. Порывы свежего ветра, залетающие в камеры, казались вкуснее, чем снаружи — я ими упивалась.
А еще думала о том, что, будучи Леа, в прошлом я жила в своем собственном тесном мирке, состоящем из семьи, университета, мечтаний, и ничего не знала о глобальных вещах, творящихся на островах — кристаллах, порошках, заговорах, Королевских манипуляциях… Сколько всего интересного я упускала тогда и сумела познать сейчас. Как прекрасно, что я вернулась и научилась мыслить гораздо шире, чувствовать полнее, ощущать глубже. Даже теперь, стоя в самом страшном для обычных граждан месте, я понимала, что тюрьма — это просто груда камней, раствор цемента между ними, растущая у подножия трава, прогретая солнцем крыша. Все остальное — иллюзия, игра, специальная картонная ловушка для того, кто выбрал ее испытать: побыть «настоящим» узником, пройти опыт наказания, каждой клеточкой тела прочувствовать животный страх, панику, отчаяние. Вполне себе развлечение, не хуже других. Вот эта бабка, например… Что такого она натворила, что ее заперли в камере «быстрой казни»? Смотреть на нее не хотелось, становиться ей тоже.
Куда сильнее меня завлекало другое — я чувствовала того, кто приближался к дверям. Все отчетливее, ближе, «точнее».
Санара.
«Скоро… Еще один этаж».
Волновалась ли я? Скорее, томилась, испытывала возбуждение нервной системы, предвкушение некоего уникального чувства, которое не могла ни предсказать, ни описать. Мало кто или что воздействовало на меня подобным образом после воскрешения; сейчас волоски на моем загривке шевелились и мне это нравилось.
К тому времени, когда распахнулась дверь, я успела отойти от окна и встать в центр помещения — приготовилась к встрече.
— Дура, — шептала бабка, интуитивно чующая, что пришла «смерть», — не ходи… Не смотри, не смотри на него…
Как я могла отказать себе в подобном удовольствии?
Аид.
(HammAli & Navai — Прятки)
— Это она, Патрон! Та самая…
Санара притормозил лишь на секунду, прищурился. Сам не знал, кого именно ожидал увидеть в полумраке — напуганного измазанного зверька или, может, наоборот, портовую, ведущую себя агрессивно нищую?
Ту, которая с гордым и спокойным видом стояла напротив, он не ожидал точно. Чистая одежда, отрешенный, как у философа, чуть насмешливый взгляд; уровень уравновешенности — девяносто восемь процентов…
Девяносто восемь — он не сразу поверил собственным ощущениям; всегда сканировал этот параметр первым, по нему знал, ожидать ли, например, физической атаки. Но даже старцы, сутками медитирующие в храмах под раскидистыми ветвями молчаливых лип, редко доводили стабильность разума до восьмидесяти. До жалких, как ему вдруг показалось, процентов.
Аид шагнул ближе. Еще. Скрутилась пнутым ужом в углу бабка, запричитала, завыла — он ее почти не слышал, смотрел в серые глаза обычной на вид девчонки, которая не просто вошедшего не боялась, но, кажется, скучала…
Скучала? Притом что его аура в рабочем состоянии скручивала сознание узников в сухие жгуты? Пленные не могли рядом с ним не то что скучать — дышать. Он становился цементом в их легких, весом земли, брошенной на крышку их гроба.
И понял сразу, молниеносно — сам не знал, откуда — это не «фальшивка». Это она.
Еще раз за утро не поверил себе. В тюрьму явился настоящий вор, тот, чей шлейф он в последнее время вынюхивал двадцать четыре часа в сутки. Да… Та самая… Веселая, игривая, умеющая столько, сколько обычный человек не может. От осознания того, что… нет… кого именно он только что заполучил в собственные руки, Аид напрягся и размяк одновременно, как от вида самого желанного за последние годы подарка. С одной стороны, оргазм, с другой — давай его сюда…
Он подошел очень близко. Не мог отказать себе в удовольствии, моментально возжелал прочувствовать все, что только сможет, зная, что, наверное, причинит «даме» не просто дискомфорт, но страдание, сильную боль. Приготовился взглядом раздвинуть барьер чужого сознания и…
…не встретил на своем пути преграды.
Она ощущалась ветром.
Промокшей от росы травой, отблеском солнечного луча в капле, крылом парящего в синеве орла. Пенной шапкой на свежем горячем кофе, колышущемся над верандой кофейни тентом, прохладным камнем его собственного замка.