Санаторий имени Ленина

В ларек прошмыгнула маленькая неказистая женщина в белой панаме, глубоко натянутой на лоб. Лина попыталась вспомнить, где она ее видела, но не смогла. Посетительница зыркнула на Лину из-под полей панамы, кинула продавщице мелочь, схватила молоко и кефир смуглой сухой лапкой и выскочила в открытую дверь.

Лина направилась было к выходу, но потом вернулась и, чтобы поддержать деревенских коммерсантов, купила у Валентины тульский пряник. С пряником в пакете она шагнула в раскаленный июльский полдень.

«Похоже, в этих краях принято хранить тайны под страхом смерти. У сицилийской мафии это называется «омерта». – подумала Лина. «Рядовой несчастный случай» с приезжим журналистом по-прежнему вызывал вопросы, на которые у нее не было ответов. Что этот парень хотел узнать спустя двадцать пять лет? Почему местные так боятся разговоров о прошлом? Мурашки побежали у Лины по спине от неясного предчувствия. Она поняла, что без Башмачкова ей не решить эту головоломку.

Ночная «прогулка»

Лина едва дождалась вечера, чтобы вновь встретиться с Марго. В этот раз торговка выглядела усталой и грустной. Лицо ее осунулось и уже не казалось моложавым, натруженные руки выдавали возраст, плечи поникли… Ничто в этот вечер не напоминало о ее былой красоте, и Лина вдруг почувствовала к малознакомой женщине острую жалость.

– Плохо берут товар, – мрачно сообщила Маргарита. – Говорят, дорого. Я и так уже цену на все сбросила, не могу же себе в убыток торговать.

– Ну, давайте хоть малосольных огурчиков опять возьму, – предложила Лина, – И стаканчик черной смородины. А то санаторская баланда совсем несъедобная.

– А меду? – оживилась Марго. – Свежий, липовый, в Москве, я знаю, мед дороже.

– Ну, ладно, давайте сюда ваш мед. Нет-нет, только одну небольшую баночку, – уточнила Лина. – Все эти дары природы потом домой тащить придется, а их с каждым днем в чемодане становится все больше.

Лина рассчиталась с торговкой, и та заметно повеселела. Лучшего времени для задушевной беседы было не найти.

– Хочу спросить у вас, Марго, еще одну вещь… – тихо заговорила Лина.

Продавщица заметно напряглась. Взгляд ее стал настороженным, а руки принялись суетливо поправлять пирамидку из баночек с медом.

– Скажите, пожалуйста, а где находилась эта ваша «Черная роза»? Я вчера вечером бродила по территории санатория и ничего даже близко похожего на злачные места здесь не обнаружила. Мысленно пристраивала эту, извините, «сауну», и туда, и сюда, но ни до чего так и не додумалась. Бассейн ведь построили недавно?

– Ну да, всего пару лет назад, – подтвердила Марго и внезапно усмехнулась: – а лечебный корпус на что?

Усмешка у торговки вышла не лукавой и не кокетливой, а именно такой, какую классики литературы с Аллеи писателей именовали «горькой».

– Там же, в лечебном, все есть. И джакузи, и душ, и массажные кабинеты… Днем в кабинках пациенты процедуры принимали, а по ночам совсем другая жизнь шла. «Черная роза» открывалась в 23.00, после отбоя в санатории. Туда охранники клиентов водили, там же строптивых девчонок уму-разуму учили, случалось, там же братки стреляли друг в друга, когда между ними разборки шли.

– А дядя Коля? – спросила Лина.

– Что «дядя Коля»? – передразнила Лину Марго. – Этот подонок Колян для меня давно умер. Уже лет двадцать пять я с ним не здороваюсь.

Марго резким движением задрала юбку. На бледном бедре ее красовался темно-багровый шрам. – Этот мерзавец меня ножом пырнул, когда я объявила, что больше на них работать не собираюсь. Кровищи было! Медикам со «Скорой» я сказала, что на железную арматуру в темноте напоролась. Нашу «Розу» менты крышевали, так что писать заявление в полицию было бесполезно и даже опасно.

Лицо Марго пошло красными пятнами. Женщина, неловко взмахнув рукой, снесла с высокой пирамиды верхнюю баночку с медом, и та с глухим стуком упала на самодельный стол.

– Ну. ладно, когда это было! – попыталась успокоить ее Лина, поднимая товар. – Четверть века прошло, а вы все тут чего-то боитесь.

– Не «чего-то», а «кого-то», – поправила ее Марго и принялась торопливо прощаться, – Спасибо за покупку, хорошего вам вечера, больше я ничего не скажу, сколько ни придете. Вы уедете в свою Москву, а я останусь.