Sancta roza. Первая часть. О чем молчат солдаты

Илья вынырнул из забытья. Невыносимо желтый свет лампы, выглядывающей из-под висевшего под низким потолком металлического кожуха в форме причудливо рваного абажура, ярким лучом в глаза рвал в клочья истерзанные нервы. Где-то между бровями назойливо ползала и противно жужжала большая черная муха. Она то спускалась на нос, то лезла в ухо, то ковыляла по заросшим густой щетиной щекам. Ощущение свободного полета не покидало богатыря. Все кругом продолжало тихо вращаться, а в глазах летали непонятно откуда взявшиеся яркие мелкие звездочки, темные ворсинки, черные точки. Не чувствуя опоры, лежа на спине, солдат плавно кружился со всем тем, что мог охватить его взгляд. Кружение затуманенного потолочного настила с лампочкой посередине сопровождалось звенящим шумом в коротко стриженной голове. Звон в ушах то утихал, улетая далеко внутрь тела от затылка куда-то в спину, то вдруг возвращался, заглушая жужжание мухи, становясь еще более назойливым и громким. Заложенные уши ничего кроме звона не слышали. С возвращением сознания Илья почувствовал, насколько сильно затекла спина и онемели руки. Крепко по рукам и ногам стянутое альпинистским репшнуром тело от боли ныло до колючих мурашек. Связанные веревкой ноги отекли и гудели, как после тяжелой рабочей смены в траншее канала. «Привидится же такое! Вроде жив. Где я есть, а где раньше был? Вроде ангела видел… башка болит… блондина видел, точно… тело ноет… чертяга тоже был. Он уже здесь, жужжит надоедливая скотина, Илюха, соберися, ты же жив пока. Остальное все пройдет», – еле шевелились в контуженой голове военнопленного первые после возвращения из небытия неуверенные мысли.

По рукам и ногам веревками связанный боец Красной армии осторожно попытался осмотреться, силой воли пытаясь остановить медленное вращение стен и все его окружающее, при этом пытаясь сдуть с себя ползающую по щекам и носу чертовски надоевшую большую черную муху. «Эти твари не ошибаются… давно не мылся… Вонючий! Может поганец чертяга совсем не привиделся, а все же настоящий и взаправду продолжает доставать», – думал Илья, всматриваясь в крутящийся абажур. По мере окончательного пробуждения Алёшин заметил, что с низкого потолка свисает уже не такая яркая, как прежде, а скорее тускло светящаяся электрическая лампочка. Свет большей частью падал на небольшой складной стол, за которым на деревянных табуретах, как маятники, покачивались четверо солдат в форме немецких егерей. Они о чем-то активно переговаривались.

Повернув голову, Илья заметил слева от входной двери аккуратно уложенное обмундирование. С правой стороны топилась небольшая металлическая печь. Превозмогая головную боль, Илья медленно провел глазами по обшитой строганной доской стене жарко натопленного помещения. «Речь знакомая… не наша… черт меня возьми, точно колбасники… попался… здец, кажется, подкрался…», – первая осознанная мысль успокаивающе обволокла разрываемую от боли голову, притормаживая круговерть. Прогоняя дурное предчувствие, Алёшин медленно прикрыл веки. «Проклятая муха, достала-таки. Видимо, точно черт принялся и здесь меня охаживать. Быстро же он примчался! Илюха, не ныть, ты пока жив. Рая точно тебе не видать и до сковороды далеко, вот тебе и избранный. Слава Богу, выжил… земельку еще потопчешь… Ты же видел свою кожу. Магда говорила, что-то о какой-то дружеской поддержке, но то про сон, а тут реально кожу гладил», – как мантру мысленно повторял штрафник, продолжая заговаривать звенящий шум в ушах и пронзительную головную боль. После непродолжительной, но изнурительной борьбы с недомоганием и накатившей жаждой военнопленный вновь устало открыл глаза. Его темно-русые брови болезненно изогнулись в ломаную дугу: «жарко… у них хата такая? На одного меня охранников не много ли… хорошо сидят…», – пленный красноармеец попытался осторожно пошевелить связанным телом, складная финская кровать предательски скрипнула. На слабый стон пружин никто из присутствующих не обратил внимания: «душно… муха смерть, как надоела… пить охота, эти сидят себе в тепле под абажуром. В наших халупах даже окон нет. Вместо дверей щели, в кои лишь ползком можно залезть», – накатывало недовольство в голове пленника, прочь выдавливая ноющую боль.