Хотя Сандра еще отказывалась верить в свои смутные догадки. Ее уже не в первый раз посещали подобные ощущения: тогда ей казалось, что Лаэрт наконец скажет ей заветное «люблю» и больше никогда не уйдет… И она доверчиво тянулась к нему, как только слабый росток тянется к солнцу, — а он вдруг разрывал все связующие нити, перечеркивал все свои прежние поступки и уходил, нанося болезненные удары. Он всегда был каким-то неопределенным: за вежливостью скрывалось хладнокровие: за оттепелью снова наступала отчужденность, отрепетированная строгими, исчерпывающими словами: «должен», «обязан»…
Как понять этих правильных до тошноты аристократов? Ведь они никогда не позволят себе открыться! Они будут, стиснув зубы, и дальше «заколачивать» в недра своей души обыкновенные человеческие желания, превращая их в тайные пристрастия! А потом, в один прекрасный день выкинут такое, отчего окружающие надолго перестанут их уважать.
Взять, к примеру, Жанни Лагерцин. Еще толком ничего о ней не зная, Сандра спрашивала Лаэрта о его отношении к этой женщине, и он заверил ее с самым непринужденным видом, что это осталось в прошлом, что все это — слухи, сплетни, ложь… Да он и не мог сказать иначе! Разве может приличный человек признаться в том, что уже давно томится от страсти к продажной девке? Нет. Лаэрт лгал и даже сам не замечал этого. В светских семьях искусству лжи обучают с детства! Если ты болен и едва стоишь на ногах — должен растянуться в вымученной улыбке и заверить окружающих в отменном здравии; если ты не хочешь чего-либо делать — должен беспрекословно исполнить то, что велит честь и общество; при том, раскланиваясь с пусть даже неприятными тебе людьми, сохранять холодное радушие. И все ради чего? Ради возведенного в культ идеала, в характеристике которого стоят десятка два определений «обязан».
Следуя инструкциям поведения, человек в итоге перестает быть человеком, а превращается в запрограммированный механизм. Если вы подойдете к подобному субъекту с какой-нибудь просьбой, тот, прежде чем дать ответ, тщательно все проверит по всем пунктам: «Что скажут люди? Как отразится это на моей репутации? Не пострадают ли мои финансы?» и т. д. И уж потом, исходя из собственной выгоды, решит вашу судьбу. Вот почему Сандра теперь не доверяла Лаэрту. Она любила его, но относилась с подозрением к его ласкам. А что, если он снова уйдет, хлопнув дверью? Что, если заговорит о разводе? Вот, о чем беспокоилась девушка, едва придя в сознание после болезни; вот, о чем хотела ему сказать…
— Лаэрт, — снова тихо прошептала она, но слов опять не нашлось.
— Я никуда не уйду, родная, — предупредил он, уже зная, о чем она собирается заговорить.
Родная. Он впервые назвал ее так. Или ей послышалось? Сандра не могла больше выдерживать этого неведения: когда же ей скажут, где сон, а где реальность?!
Вдруг Сандра почувствовала, что Лаэрт поднимает ее на руки — легко и без усилий. Движимая стыдом и страхом, она хотела высвободиться и встать на ноги, но с удивлением обнаружила, что еще очень слаба.
— Все хорошо, не бойся, — сказал Лаэрт, услышав, как тяжело она вздохнула.
Поднеся ее к раскрытому окну, он примостился на подоконник, подставив бледное лицо девушки свежему весеннему ветру. Сандра словно парила над землей: ее ноги беспомощно повисли в воздухе, руки плетьми свесились к полу — она расслабилась: тепло и свежесть разморили ее. Она ощущала себя такой легкой, слабой, невесомой — и в то же время под чьей-то неусыпной защитой.
Сделав небывалое усилие, Сандра все-таки смогла приподняться и осмотреться вокруг. Через открытые настежь ставни в комнату струился свет безоблачного утра; внизу, в мокрых тротуарах радостно сияли солнечные блики, а обнаженные ветви деревьев сонно покачивались на ветру, дующем с морского простора. Было тихо. Волшебно тихо. Лишь где-то в вышине выкликали чайки, только их самих было не разобрать за стеной густого света, льющегося отовсюду, подобно ливню.
— Где мы?
— В сказочной стране, — таинственно прошептал он, — только ты и я. Больше нет никого, кто бы помешал нам… Тебе нравится?
В его глазах сияли те самые удивительно озорные огоньки, что так очаровали ее с самой первой встречи, только теперь в них не было никакой грусти.
— Да, — ответила Сандра.
— Хотела бы ты навсегда остаться в этой стране? Хотела бы? — продолжил мягко допытываться Лаэрт. Ее детски восторженный взгляд дал ответ незамедлительно, однако закравшиеся исподтишка противоречия прогнали покой.
— Я не знаю, — ответила она, сделавшись вдруг подавленной и несчастной. — Не знаю, ведь ты все равно уйдешь, что бы я ни сказала… Ты всегда так делаешь, потому что…
— Потому что был глуп и бездушен, — рассмеялся он, — потому что не знал до конца, чего хочу от жизни, потому что обманывал самого себя… А теперь все не так. Ты мне веришь?
Сандра молчала, закусив свои пухленькие губы, ее веки были опущены вниз, и только по вздрагивающим длинным ресницам Лаэрт понял, что она о чем-то мучительно думает.
— Александра, ответь, — осторожно поторопил ее он.