Сандро, не плачь! (СИ)

— Конечно, Аслан, кто же ещё… Ты родишь ему трёх детей: двух мальчиков и одну девочку. Станешь известной актрисой. Тебя наперебой будут приглашать сниматься в кино, посвящать стихи и песни, дарить цветы… Ты будешь купаться в любви и обожании. А умрёшь ты старой-престарой женщиной, предварительно попав в книгу рекордов Гинесса как долгожитель.

Убаюканная его сладкими речами, точно колыбельной, Кетеван так и заснула — со смутной улыбкой на губах. А Белецкий, в отличие от неё, долго не мог успокоиться. Он просто лежал и вглядывался в полутьме в рисунок этих манящих полных губ, чуть приоткрытых в беззаботной, как у младенца, улыбке. Ему до дрожи, до боли, до звона в теле хотелось прикоснуться к этим губам… вернее, не так — накрыть их жадным поцелуем, задыхаясь, спеша, почувствовать на вкус, исследуя и подчиняя… Но он не мог — просто не смел.

Самое обидное, что в той безмятежной картине счастливого будущего, которую он ей обрисовал, не нашлось места для него самого. Но Кетеван, похоже, ничуть от этого не расстроилась… В её будущем Белецкого просто не существовало.

Он даже не подозревал тогда, насколько хреновым провидцем окажется.

Белецкий понимал, что надолго его не хватит. “Просто дружить” с такой девушкой, как Кетеван, было нереально. А тем более — спать с ней в одной постели, это был уже явный перебор. Он знал, что рано или поздно сломается и всё испортит, попытавшись перевести их отношения в новое русло — он же не железный! Но тогда Кетеван неизбежно его пошлёт… а ему ужасно не хотелось её терять. Пусть хотя бы как друга.

А она, будто назло, продолжала играть с ним и провоцировать. Тот единственный раз, когда они провели вместе ночь, был куда более целомудренным, чем её остальные повседневные "невинные шалости". Тогда она доверилась ему, раскрылась, стала уязвимой и хрупкой… а в обычной жизни ничем не демонстрировала свою слабость, чисто по-женски продолжая упиваться властью над влюблённым в неё парнем и ничего ему не обещая.

Неизвестно, к чему бы это всё привело и когда бы грянул взрыв — а в том, что он грянет, сомневаться не приходилось. Белецкий всё-таки был здоровым молодым человеком со своими здоровыми потребностями, естественными в его возрасте.

К счастью, выход из ситуации вскоре был найден — он обзавёлся девушкой "для тела". Не проституткой, конечно. Просто встретил ту, которую вполне устраивал формат отношений "ничего личного, только секс". Белецкий был благодарен ей за это: реализуя свои физические потребности и скрытые желания, он мог быть спокоен за то, что девушка не станет претендовать, помимо тела, ещё и на его душу. Этого он дать ей не мог, поскольку сердце было до краёв заполнено другой… Партнёршу же всё устраивало в силу занятости, ей некогда было тратить время на романтические свидания и прочую чушь.

Она служила балериной в Большом театре (не прима, разумеется — так, артистка кордебалета), носила нежное имя Лидочка и была старше Белецкого на пять лет. И познакомились они, как ни удивительно, благодаря Кетеван. Точнее, её тете Нателле…

Здание Большого в девяностых совсем обветшало и находилось в крайне плачевном состоянии. За всё время существования театра к нему бесконечно что-то пристраивали, пытались сделать более современным и улучшали. На фундаменте, стенах и даже на отделке интерьеров появились многочисленные трещины. Колонны из белого камня накренились почти на тридцать сантиметров. В конце концов, правительством Москвы было принято постановление о реконструкции комплекса, поскольку тянуть дальше было нельзя.

И всё-таки практически каждый русский человек (да и иностранец тоже!), произнося это волшебное сочетание слов: “Большой театр”, подсознательно испытывал некий благоговейный трепет перед его величием. Белецкий не был исключением.

Не являясь особым поклонником оперы и балета, он, тем не менее, с огромным удовольствием сопровождал Кетеван, если ей нужно было забежать к тёте на работу в Большой — передать ключ или ещё что-нибудь. Ему выписывали пропуск, и иногда он поднимался вместе с Кетеван в костюмерный цех, но чаще просто оставался ждать девушку, неспешно прогуливаясь по фойе театра и любуясь поистрепавшейся роскошью. Блеск, позолота, белый рояль, красные ковровые дорожки на раздвоенной парадной лестнице… Всё здесь дышало стариной и историей.