Сандро, не плачь!

Он закончил читать, и на некоторое время над столом повисла одуряющая тишина. Никто не знал, как правильно реагировать на эту внезапную исповедь, этакую поэтическую истерику: даже дураку было понятно, что у Белецкого здесь больше личного.

Все искоса поглядывали на Кетеван, ожидая, прежде всего, её реакции на происходящее. А она вдруг без единого слова встала, гибко потянулась за гитарой, прислонённой к стене (кто-то из ребят захватил инструмент с собой), снова уселась на место, устроила гитару у себя на коленях и заиграла. А потом - запела своим удивительным, чуть хрипловатым, чувственным голосом знаменитый романс “Не обещайте деве юной...”* Это был её ответ Белецкому, а заодно и попытка разрядить обстановку.

- ...И как ни сладок мир подлунный,

Лежит тревога на челе -

Не обещайте деве юной

Любови вечной на земле.

...Течёт шампанское рекою,

И взор туманится слегка.

И всё как будто под рукою,

И всё как будто на века.

Крест деревянный иль чугунный

Назначен нам в грядущей мгле -

Не обещайте деве юной

Любови вечной на земле.

Не обещайте деве юной

Любови вечной на земле...

Белецкий сидел оглушённый, опустошённый, подавленный и обессиленный, словно из него разом выкачали все жизненные соки, и не отрывал взгляда от Кетеван. В висках стучало, как отбойным молотком: “Люблю... люблю... люблю..."

Умница Анжела догадалась, как вернуть вечеру былую лёгкость и непринуждённость: предложила всем попить чайку. Быстренько убрав грязную посуду, она попросила Жорку принести с улицы самовар. На столе оставалась лишь последняя бутылка вина да коробка шоколадных конфет.

Между тем, уже совсем стемнело. В комнатах горел электрический свет, а на веранде, где был накрыт стол, зажгли две старинные керосиновые лампы. Стало совсем уютно и как-то умиротворённо: казалось, что каждая встревоженная душа и любое мятущееся сердце неизменно должны успокоиться при этом мягком свете. Все постепенно снова расслабились и принялись беззаботно болтать, Жорка отобрал у Кетеван гитару и сам забренчал что-то лёгкое, весёленькое, задорное...

И только Белецкого ещё долго колотило от эмоций. Он и не представлял раньше, даже не догадывался, как невыносимо больно бывает, если вкладываешь в исполнение своё... Не подозревал он и о том, что подобное умение свойственно лишь по-настоящему талантливым людям. Поэтому они и сгорают так рано. Так ярко. Так... отчаянно и безнадёжно.

___________________________

*Песня кавалергарда из кинофильма "Звезда пленительного счастья" (музыка Исаака Шварца, слова Булата Окуджавы).

Весна пролетела быстро - никто и оглянуться не успел. И вот уже на носу вторая сессия, и снова бесконечные зачёты, экзамены, прослушивания и просмотры... Впрочем, это касалось не только первокурсников и не только актёров. Всё училище - и младшие, и старшие курсы - трясло в этот период не по-детски, студенты жили на валерьянке и чёрном кофе.

Обитатели Большого Николопесковского переулка уже не удивлялись, если их внезапно атаковали учащиеся Щуки. То к беззаботному собачнику, выгуливающему своего мопса, подбегал студент режиссёрского факультета и слёзно умолял одолжить псину ненадолго - для съёмок короткометражки... То в ближайшее кафе гурьбой вваливалась молодёжь и упрашивала бармена предоставить им пару стульев “вот для такого малю-у-усенького эпизода!” То носились по дворам и расспрашивали сидящих на лавке бабулек, не завалялось ли у них старого драпового пальто, непременно с каракулевым воротником?..

Сдавая хореографию, парни метались по общаге в поисках лосин.

- Ара, я мужчина, армянин, мне двадцать пять лет! - злился третьекурсник Тигран Аштоян. - О чём ты меня вообще спрашиваешь? Какие, в жопу, лосины?! - он захлопывал дверь, но через несколько секунд возвращался, смущённо протягивал требуемое и негромко добавлял:

- Вот, возьми... Только не говори никому, что они у меня были. Позора не оберёшься!

После экзаменов друзья-однокурсники разъезжались на каникулы по своим родным городам и весям. И Жорка, и Анжела... Кетеван, дождавшись окончания сезона в Большом театре, отправлялась вместе с тётей Нателлой в Тбилиси.

Белецкий понятия не имел, как будет жить без неё целых два месяца, он пока просто боялся думать об этом. Оставшееся до расставания время они с Кетеван постоянно проводили вдвоём, как попугайчики-неразлучники - гуляли по летней Москве, ездили на пляж, купались, ели мороженое и клубнику... и разговаривали, разговаривали, разговаривали, словно старались наболтаться впрок, с запасом.