Санджар Непобедимый

— Жаль мне узбекских дехкан. Три года прошло со времени бухарской революции, а все еще несчастным приходится одной рукой пахать, а другой оборонять свою жизнь и близких. Плохо, значит, мы воюем с кудратбиями, что не можем дать мир и покой трудовому народу…

— А все–таки подозрителен мне он. Да и вон смотрите, — Джалалов указал на далекий край поля, — кто там?

Комбриг схватился за бинокль.

— А, так я и знал! — через секунду воскликнул он. — Что вы думаете, экспедиция дрыхнет, а я ее дам голыми руками взять? У меня кругом заставы… Эй, эй, давайте, друзья, сюда…

Последний возглас Кошубы относился к прятавшимся в бурьяне дехканам, смотревшим с любопытством на то, что происходит в поле.

Из бурьяна поднялось несколько странных фигур. Медленно, уставившись в землю, дехкане побрели к пахарю. Донельзя оборванные, худые, босые они подошли и упали перед красным командиром на колени, униженно прося прощения за то, что осмелились без разрешения смотреть, как великий господин начальник пахал поле Нурутдина–чайрикера.

— Товарищи! Довольно кланяться и пресмыкаться. Вы люди, а не бессловесные рабы. Смотрите и учитесь. — Командир снова повел плуг, а затем заставил каждого дехканина попробовать пахать.

— Ну как?

— Хорошо, хорошо, — закричали наперебой дехкане.

— Ну, какой лучше пашет? Ваш, эмирский или наш, советский, а?

— Ваш лучше, — сказал за всех Нурутдин и заплакал.

Переглянувшись с Джалаловым, Кошуба спросил:

— Что с тобой? Почему слезы у мужчины?

— Господин начальник, после сладкого не хочется горького. Вы уедете сейчас и увезете с собой это чудо мира, а я опять останусь со своей палкой ковырять пашню.

Кошуба, обращаясь к собравшимся дехканам, сказал:

— Плуг отдаем вам. Только будете владеть им сообща. Понятно? Пахать будете вместе, хошаром, товариществом обрабатывать землю, — и, обведя всех взглядом, поманил пальцем приземистого бородача: — Ты кто?

— Саметдин я.

— Богат?

В толпе хихикнули.

— Ну?

За Саметдина ответили:

— У него всего и скотины — старый кобель, да и тот запаршивел. Батрак наш Саметдин.

— А земля есть?

— Немного есть.

— Будешь распоряжаться плугом. Дает его вам, дехкане, Советская власть, под ответственность Саметдина. Владейте им сообща.

Кошуба уже повернулся, чтобы уйти, когда к нему под ноги метнулся Нурулла и завопил:

— Благодарите благодетеля! Кланяйтесь, целуйте прах его следов.

Выражение жалости и досады в то же время появилось на лице Кошубы. Он решительно поднял дехканина и потряс его энергично:

— Хватит пресмыкаться, дорогой! Мы, большевики, не благодетели. И потому не допустим, чтобы дехкане перед нами ползали в пыли. Встань, друг, расправь шире плечи, подними выше голову. Ты не раб, ты человек! Мы хотим, чтобы народ своими руками, своими усилиями сбросил со своей шеи всех паразитов и, выбравшись из нищеты и бесправия, построил по слову Ленина свое счастье и счастье своих детей.

Он резко отстранил восторженно шумевших дехкан и направился к арбам.

— По коням! — гремел через минуту его голос над сонным станом.

Двинулись дальше.

И вдруг по всему каравану разнеслась весть, что на юго–западе появился огромный столб пыли.

Вдоль обоза деловито засновали на своих мохнатых лошадях красноармейцы; лица их были серьезны и озабочены.

Кто–то утверждал, что столб пыли — это басмаческая шайка, которая сейчас нападет на караван; говорили, что за экспедицией гонится сам Кудрат–бий с тысячным отрядом. Произносилось также имя Санджара с самыми нелестными эпитетами.

Все взоры были обращены на юго–запад.

Кошуба выехал на холм и долго смотрел в бинокль.

Столб пыли приближался. По–видимому, большой отряд всадников настигал караван.

Кавалеристы постепенно стягивались к концу обоза. Туда же провезли пулемет.

Сквозь скрип колес донесся топот копыт и властный голос Кошубы:

— Байсун! Приготовиться к спуску.

Караван добрался до высшей точки перевала.

Внизу, в манящей долине, под гигантским кирпично–красным обрывом, лежал оазис, изобилующий водой и цветущими садами — Байсун. Доносилось мычание коров, блеяние овец. Пастухи гнали по склонам гор и кишлачным дорогам мирные стада; над глиняными домиками, казавшимися такими близкими, а в действительности отрезанными от каравана глубочайшим провалом, вились голубые дымки. Горожане готовились к вечернему отдыху. Над мирным городом высилась колоссальной громадой вершина Байсунтау, покрытая подрумяненной вечерним солнцем шапкой снегов.

Экспедиция была у цели. Тягостный путь через бесплодный перевал закончился. Но ошибались те, кто думал, что караван уже прибыл в Байсун. Спуск с обрыва продолжался более трех часов. А лошади еще днем выбились из сил, и люди едва держались на ногах от жажды и усталости.

Местами дорога делала головоломные петли над пропастью. У лошадей дрожали ноги, спины покрывались испариной.

Красная пыль оседала толстым слоем на руках, одежде, набивалась в рот, ноздри, слепила глаза арбакешей, спускавших на своих плечах шаг за шагом арбы, тормозивших колеса своими руками.