Санджар Непобедимый

— Да ну? — удивился Джалалов. — Правду говорят узбеки: «Укушенный змеей — полосатой веревки боится».

— Поехали, а то сейчас отара на нас навалится.

Действительно, где–то в вышине, из–за поворота, послышалось блеяние и дробный топот тысяч копытцев.

Когда перебрались через ручей, Джалалов спросил у Кошубы:

— А вы нашу Саодат не видели там, у верхнего костра?

— Как же, видел.

— С ней был Санджар?

— Не заметил. — Судя по равнодушному тону, Кошуба не проявил к новости ни малейшего интереса. — Что же, она там осталась?

— Зачем? Она в последнюю арбу забралась.

— Вот что, ребята, — вдруг сказал Кошуба строго. — Вы о Санджаре пока бросьте думать. Это дело сложное и лучше поменьше о нем говорить или совсем не говорить.

Часть 4

I

Как могло случиться, что Санджар ушел, предал? Нельзя ли было предотвратить это? Может быть, достаточно было проявить чуточку больше внимания, обойтись с ним мягче, простить самовольные его поступки, вызванные неукротимым нравом…

Случай с Санджаром потряс всех.

Ужин, данный в честь экспедиции байсуноким комендантом, прошел скучно. Все были озабочены поступком Санджара.

Когда трапеза уже подходила к концу, из тени, падавшей от чинара, выступила тоненькая фигурка девочки в платье до пят, и прозвучал детский голосок:

— Кто здесь начальник красных воинов?

Наклонившись вперед и прикрывая глаза от света, чтобы разглядеть, кто его спрашивает, Кошуба промолвил:

— А зачем тебе начальник, девочка?

— Бабушка Зайнаб–биби зовет тебя к себе.

— А кто, твоя бабушка и что ей от меня надо?

— Бабушка, она бабушка. Она приехала вчера. Она сказала: «Пусть начальник скорее придет. Есть дело».

Пожав плечами, Кошуба поднялся. Неугомонный Джалалов и Медведь последовали за ним.

На путанных улочках Байсуна, то уходивших куда–то вверх, то сбегавших вниз, темнота была густая и непроницаемая. Идти приходилось наобум, по выбоинам, круп175

ным, неровным камням, острым комкам твердой глины, и неизвестно было, куда сейчас ступит нога — в мягкий пыльный ковер или в глубокую яму. Тонкий голосок девочки настойчиво твердил: «Сюда идите!» и через несколько мгновений с той же монотонной интонацией: «Сюда идите!»

Шли долго. Но вот с треском распахнулась невидимая калитка, заворчала собака, и голосок снова протянул: «Сюда идите!»

Небольшая, очень опрятная михманхона слабо освещалась масляным светильником. Струя воздуха ворвалась в открытую дверь; по темным, шершавым, грубо оштукатуренным стенам и черным балкам потолка заметались тени.

Посреди комнаты, на красном паласе и ветхих, но очень чистых одеялах, сидела женщина в белом платочке, совсем в таком же, какие носят пожилые украинки. Седеющие пряди волос спускались на высокий лоб. Руки старушка прятала под одеяло, накинутое на сандал. На столе стоял поднос с пиалами, лепешками, кишмишом, орехами.

— Заходите, прошу милости, заходите, — сказала старушка неожиданно звонким молодым голосом, — будьте гостями. Простите, что женщина встречает вас, мужчин. Заходите, пожалуйста. Садитесь…

Она с откровенным любопытством рассматривала пришедших. Ее черные, проницательные глаза быстро перебегали с одного лица на другое, пока гости рассаживались по–турецки на одеяла, аккуратно разложенные вдоль стен. И вдруг она нахмурилась и очень сердито заметила:

— Гульайин, что тебе нужно, иди!

Легко прислонившись к косяку, в дверях стояла девушка. Лицо Гульайин не имело правильных черт, но поражало необыкновенной яркой красотой. Особенно — глаза, большие, ясные.

Девушка не пошевелилась. Старуха заговорила снова:

— Стыдись! Здесь посторонние. Знаешь ли ты, что за один взгляд мужчины на твое открытое лицо тебя раньше потащили бы на площадь, сорвали бы с тебя одежду, закопали бы по пояс в землю… Да, страшное время! И в тебя, в твои ясные глазки озверевшие люди бросали бы комья глины и острые камни. Затем люди разошлись бы, бормоча проклятья, а псы зубами стали бы рвать твое молодое тело…

— Не надо, тетушка Зайнаб!

— Не надо, не надо… Ну хорошо, подойди, звездочка, сядь рядом со мной и посмотри на людей, которые вместе с нашим Санджаром воюют за то. чтобы цепи тиранов не разъедали в кровь yаши бедные руки.

Имя Санджара заставило всех насторожиться.

— Скажите, — продолжала старуха, уже обращаясь к гостям, — правда ли, что вы знаете храброго воина, моего сыночка Санджара?

— Да, — сказал Кошуба.

— Глаза мои ослабели, но я вижу, что вы большой и доблестный начальник. Это под вашей рукой идет в бой Санджар? Скажите, он храбрый джигит?

Все молчали. Дрожащими руками старушка налила из чайника кок–чай в пиалу и протянула ее Кошубе. И вдруг она резко и повелительно произнесла:

— Санджар — сын мой, приемный сын. Вот уже три года как он покинул свой родной очаг и воюет против недругов простого народа. Скажите мне: хорошо он воюет, Санджар? Все я бросила, много дней ехала сюда, чтобы узнать о моем сыночке, взглянуть на него хоть разок.

Пощипывая бородку, Кошуба молча попивал чай.

Он не торопился с ответом. Его предупредил, как всегда стремительный и прямолинейный, Джалалов: