Санджар Непобедимый

Промелькнули короткие сумерки; горы, долины, дорога почти мгновенно погрузились в полную темноту. На взрытых, угловатых стенах обрыва заплясали пятна малинового света. То по приказу Кошубы на особо опасных поворотах и в местах, где дорога была размыта весенними ливнями, зажгли костры из сухой колючки. Сам Ко–шуба со своими бойцами остался наверху, прикрывать спуск.

Проходя мимо одного из костров, Джалалов не удержался и толкнул в бок Медведя, сгибавшегося под тяжестью фотографического аппарата.

— Чего тебе?

— Смотрите, — вполголоса сказал Джалалов.

Около костра сидели двое — мужчина и женщина.

Мужчина ломал валежник и подбрасывал в огонь. Женщина, зябко кутаясь в шаль, близко наклонилась к мужчине и что–то негромко говорила. Из–за дыма костра певучий голос спросил:

— Много еще арб осталось? Голос принадлежал Саодат.

Когда огонь костра скрылся за поворотом, Медведь язвительно спросил:

— Неужто надо человеку дыры в боку делать? Ты чего дерешься? Вот разбил бы аппарат.

— А вы видели, кто был с ней?

— Меня это не интересует.

— Она разжигала костер вместе… с Санджаром.

Внизу, у переправы через ручей, сидел Николай Николаевич. С величайшей добросовестностью выполняя приказ Кошубы, он развел гигантский костер.

— Друзья, ко мне, греться! Вода — что нарзан, еще лучше.

Джалалов и Медведь с удовольствием приняли гостеприимное предложение. К ночи стало так холодно, что зуб на зуб не попадал, а сегодняшний дневной зной вспоминался, как нечто очень приятное.

— Чертовски устал, — проговорил Медведь, — ну и дорожка!..

— Да, пути–дороженьки… — лениво проворчал Николай Николаевич. — Сколько эта дорога существует?

— Наверное, тысяч пять лет уже. Недаром ее называют Дорогой царей. А все, как и при царе Горохе, через пень–колоду тащутся по ней путники, ломают ноги кони, разваливаются арбы… Представляю себе эту дорогу в будущем. Вместо дымных наших костров сияющие электрические фонари, прожекторы, вместо колдобин и ухабов — гладкое, как стекло, полотно гудрона, асфальт, вместо колченогих арб — автомобили…

— Дорогой мой, — наставительно заметил Николай Николаевич. — Все это мечты. Асфальт и электричество, в Азии, в дебрях Памира и Гиссара? Что с вами, у вас температура?

— Не сегодня, конечно, все это будет. Но это будет.

— И это сделаем мы! — подхватил Джалалов. — Мы, советские люди. Мы проложим сюда, в дикие горы, дороги, мы, выполняя веления Ленина, принесем сюда культуру…

— Может быть, будут здесь и дороги, и культура, и электричество, но когда? Я, во всяком случае, не надеюсь увидеть…

Седые усы Медведя забавно встопорщились.

— Что вы, молодой человек, говорите? Даже я надеюсь увидеть край, преображенный вот этими руками. — Он протянул к костру свой, покрытые набухшими венами, руки. — Своими руками… Ну, а если… если я сам не увижу… Так что ж из того? Подлец и ничтожество тот, кто не желает совершенствовать мир только потому, видите ли, что он боится помереть, не успев пожить в этом будущем счастливом мире… Только заплесневевший эгоист не захочет сажать молодые деревья потому, что не он сам, а молодое радостное поколение воспользуется плодами этих деревьев. Глупости все это!

— Скоро, что ли, все проедут? — поспешил перевести разговор на другую тему смущенный Николай Николаевич. — Покушать не мешало бы. Я слышал, что в байсунских ресторациях, даже в нашу, не такую уж мирную эпоху, шашлык — пальчики оближешь.

Занятый своими мыслями, Медведь не ответил.

По дороге, скрипя и грохоча по камням, медленно катились одна за другой арбы, освещенные багровым отсветом костра. Из тьмы возникала сначала лохматая голова лошади с испуганно поблескивающими глазами, затем мокрое, покрытое клочьями пены туловище, и, наконец, круг колеса с напряженно уцепившимся за спицы человеком.

Неизменно Николай Николаевич кричал проезжающим:

— Хармайн, уртак! Не уставайте, товарищ! В ответ раздавалось усталое, но уверенное:

— Хош, уртак.

Арбы с шумом и плеском въезжали в ручей, и рубиновые брызги взлетали выше спины лошади. Слышно было в темноте как и возница и его конь с жадностью пьют воду. Потом раздавалось фырканье, пронзительный скрежет гальки под железными ободьями колес и громкие выкрики: «пошт», «пошт», — арбы выезжали на высокий берег и исчезали во мраке.

Бесшумно через полосу света проплывали, словно сказочные чудовища, верблюды; безмолвно проходили верблюжатники, опираясь на длинные посохи. Не задерживаясь для водопоя животных, не притронувшись сами к воде, они переправлялись через ручей и уходили наверх. Маленькие камешки, блестящие, мокрые сыпались вниз со стеклянным звоном… И все новые и новые косматые губастые звери выползали из бархатистой тьмы, окунались в кровавое, пляшущее пятно света и тонули в ночи.

— А вот и Кошуба!

Кошуба решительно осадил коня у костра.

— Дайте–ка огоньку, курить хочется, — проговорил он. — В звуках его бодрого голоса не чувствовалось и признаков усталости. И всадник и конь были свежи, как будто только что двинулись в поход. — Ну, ребята, по коням. А знаете, эти самые басмачи… облако пыли, что за нами гналось весь день? Бараны, стадо баранов.