Санитар

Лебедкин напомнил, что сегодня по телевизору показывают последнюю серию. Серый слышал, что всю неделю идет какой-то фильм, и вчера краем глаза, когда был у Стрижака, видел кусок. Как будто главный герой решал, сознаваться ему в том, что по его вине не выполнен план, или не сознаваться. По всему было видно, что в последней серии он сознается. Подтверждала это и героиня, уж очень она была хорошенькая. Лебедкин сказал, что развели туфту на четыре серии, чтобы побольше отхватить денег. «А ты не смотри! — ответил Серый. — И чужие деньги не считай. Всем надо заработать». «Это верно! — одобрил Лебедкин. — Но вечером все равно делать нечего! Водку теперь не очень попьешь. Остается телик смотреть. Но фильм, доктор, в самом деле хреновый! Разве начальник сам должность бросит? Никогда я в это не поверю! Если уволят его, положим, не справился или за взятки, дело другое! Все это на дураков! Ну, ты с высшим образованием, ты, может, больше понимаешь!» «Ладно придуриваться, — ответил Серый. — Я такой же пролетарий, как и ты!»

Лебедкин всегда был склонен к анализу. Это он когда-то, после шуточки с трюльником,, по пути с того вызова, слушая, как Жибоедов выговаривает Серому за то, что тот пыжится, сказал: «Ты, доктор, не обижайся! Ты мелкий служащий. Цена твоя такая — трюльник! Это в больнице врача еще как-то уважают. А тебя всякий может послать к матерям. Потому что ты Моспогруз, грузи быстрее и вези дальше!»

— Одна радость, — сказал Витька, — что вызовов не будет до девяти!

Это была истинная правда. Самодеятельная скоропомощная статистика доказала, что в час, когда идет по телевизору очередной сериал, поток вызовов сразу смолкает. Поэтому скоропомощники любили, когда серий побольше.

В Скатертном, в сером шестиэтажном доме, куда был вызов, какой-то небрежный не закрыл наверху лифт. Серый закинул голову, безнадежно посмотрел на черную кишку, свисавшую в шахту, потыкал в рубиновую кнопку и поплелся, громогласно задевая неповинным Ящиковым о железные гнутые балясины, отмеряя полновесные старорежимные этажи, ругаясь не то чтобы вслух, но вполголоса. Дверь с поклоном и приглашающим жестом открыл карликовый старик в белой сорочке и черном галстуке. Серый прошел мимо его предупредительности, слушая ухающие удары сердца от десяти пролетов, и продолжал негодовать по поводу лифта и себя, до сих пор не бросившего курить, что выразилось в том, что он брякнул ящик об пол и бурчал. Старик протянул руки, чтобы принять шинель, но Серый ворчнул: «Я сам!» Шинель повесил на крючок и, волоча ящик, пошел за стариком в глубь сумрачной, пещеристой коммунальной квартиры.