Санитар

Чаще это была пьянь, псы, те, кого они подбирали. Их положено было обыскивать и все найденное сдавать по акту. В вытрезвителе или милицейском околотке. Или спецтравме, куда везли даже с крохотной царапиной, на всякий случай. В спецтравме, где спать уложат, под микитки пощекочут, будешь брыкаться, по головке не погладят. И Кулиш, тогдашний заведующий, кулакам стучал каждое утро на нерадивых сотрудников, что забывают требовать акт о сдаче ценностей: «Допрыгаетесь до встречи с прокурором!» И глазами блестел, играл глазами. Серый слышал, догадывался — оседает, застревает между пальцами. Но чего не знал, того не знал. Однажды только, когда брали пса, еще по первому году на «скорой», и нашли у него пачку купюр, шофер, уж и не упомнишь кто, сказал Серому: «Хоть на бутылку пятишницу надо взять! Мы же возимся с ним!» «Нет! — заорал Серый тогда. — Я тебе дам возможность по-другому заработать!» А тут эти мечты о «грузинском авто». Серого уже не стеснялись в курилке. Нормальный парень! И нормальный парень понимал, о чем речь. И понимающе поддакивал. И со страхом ждал: что если доведется с кем-нибудь из «стариков»? Как тогда? Его же остракизму подвергнут! И однажды, выйдя из вытрезвителя, Жибоедов дал Серому рубль. «Это твоя доля, — усмехнулся. — С паршивой овцы…» Серый вспотел, как кипятком облился. Сказал небрежно: «Чего ты! Оставь себе!» «Как это — оставь? — удивился Жибоедов. — По-честному делюсь. Я не какой-нибудь Минский, который никогда ни копейки не отдаст!» Минский был врач, из фельдшеров, он носил пенсне, холил русую эспаньолку и недавно вступил в партию, нацеливаясь ехать в загранку, за денежками. «Я санитарский закон знаю!» — обиделся Жибоедов. Тот рубль Серый взял. Когда на следующий день проснулся, отоспавшись после суток, и вскочил, встрепанный, голодный, сквозь отупение нож пронзил: «Сделал что-то запретное!» «Что? Что? Что? Что?» — проскакало в мозгу, простучало копытами. Вспомнив, затрепетал. Он ограбил человека! Боясь, что Жибоедов его будет презирать! Что он сделал! Тут же врезался страх, что все раскроется, отрезвевший пес напишет заявление, потащат к следователю. Немало наслышался в курилке, как потрошат на Петровке, тридцать восемь, от тех, кто уже успел там побывать. На Петрах допрашивает следователь, сам из санитаров, он все о Моспогрузе знает. У него раскалываются сразу. И не сможешь ты соврать. Как соврешь, если ограбил! Да, да! Ты ограбил человека, своего брата-человека! Серый вспомнил помидорную налитую ряху, раскрытый, храпящий, зловонно дышащий рот, засохшую блевотину на губах, мокрые, расстегнутые, в полосну, штаны, свои изгаженные руки, когда грузил. И это мурло — мой брат? Тревога вытащила его на улицу, погнала по Садовому. На Таганке, в Успенской церкви, разменял червонец, половину того, что у него было, и роздал нищим. Немного полегчало. «Чудак! — рассмеялся Васек, когда Серый осторожно спросил его. — Это обязательно надо делать! Только я сам не шмонаю. Зачем? На это есть мои фельдшера. А я делю». Васек все понял без пояснений. «Хреновые рыдания! — сказал он. — Ты рассуждаешь, беря в принцип следствие. А соображать надо по принципу причины. Ты врач! Почему ты должен возиться с пьянью? Пусть это делают другие — милиция, вытрезвитель. В этой ситуации ты не выполняешь врачебного долга. Ты исправляешь несправедливость — берешь то, что тебе положено. За то, что грузишь, тащишь, пачкаешься, страдаешь морально. Ты выслушиваешь эту мерзость, тебе еще и грозят, на тебя лезут с кулаками. Разве на тебя не лезли псы с кулаками?» «Лезли, — отвечал смуро Серый. — Но все равно это мародерство!» «Нет! — твердо сказал Стрижак. — Это то, что тебе причитается! Оставь ему на опохмелку, а остальное подели с бригадой». «А если тебя, пьяного, так же?» «И поделом! — сказал Стрижак. — Не попадайся! Не доходи до свинского состояния! Человек за это должен расплачиваться! Больных жалеть — твой врачебный долг. Но псы — статья особая. Не путай». И видя, что не убедил, закричал: «Да посмотри, что делается кругом!»