Санитар

Но самым поразительным открытием было то, что эти же самые люди суют деньги в кармашек халата, в шинель, в ящик, или просто норовят вложить в руку. И благодарят, горячо, искренне, и, как оказалось потом, чаще тогда, когда не за что благодарить. Поначалу Серый стыдился, возмущался, отмахивался. Но именно это раззадоривало. Люди настаивали, всовывали насильно. Сложную задачу решал Серый — морально брать деньги или нет. Стрижак, с которым тогда налаживалась дружба, высказывался так: «Людям всегда было свойственно благодарить врача, и благодарность эта во все века выражалась в материальной форме». Легенда о бессребрениках, говорил он, родилась только из того факта, что врачи могли не брать денег с бедняков. Но с богатых-то они брали, заметь! Кто такой Захарьин, ты, надеюсь, помнишь? Так вот, великий Захарьин брал с купцов по пятьсот рублей за визит! После этого можно прокатиться на собственном рысаке в трущобы и полечить бесплатно. Можно и пешком пройтись по морозцу, это полезно для здоровья. Почему ты должен отказываться, когда тебе дает наш советский вор? Впрочем, почему только вор? Человек так устроен, что, заплатив врачу, он чувствует себя застрахованным. Ему спокойнее. Люди поняли, что лечиться даром — это даром лечиться. Пойми и ты — тебя благодарят! Знаешь, сколько берет за визит наш дорогой Тарновский? Я желаю, чтобы тебе платили десятую часть его гонорара! «С каждого вызова!» — захохотал Васек. Жибоедов выразился коротко: «Лучше маленький трюльник, чем большое спасибо!» Это было после того случая, когда Серый приклеил трешку к дверям некоего творческого дома, где ему, чтобы удобно было писать, под карточку подложили партитуру шестой симфонии Чайковского. Трешку, тряпичную и побелевшую, вынесла жена больного в прихожую, когда надевали шинели. Серый принял ее двумя пальцами, сказал «Мерси!», испытывая одно желание — плюнуть на эту трешку и приклеить ее ко лбу хозяйки. Но не плюнул и не приклеил, а, юродствуя, пошел к дверям, так и держа трешку двумя пальцами, указательным и средним. Чего он добивался, почему сразу не отвернулся? Выпендриться хотел перед Жибоедовым, наверное. А на лестнице заметался в унижении, волчком крутануло. Не знал, что сделать. Трудно сказать, как бы он вышел из положения, если бы по лестнице не поднимался маляр с ведром клейстера. Конечно, не только трюльник приклеил, но и дверь густо вымазал клейстером. Была, естественно, жалоба, Серому объявили выговор. Но не в этом суть. Матюхин, который тогда был фельдшером, после собрания спросил Серого: «Четвертак бы не приклеил, небось?» И попал в десятку. Потому что Серый сам себя об этом спрашивал. И ответ, как ни крутите, выходил утвердительный. Не приклеил бы. Четвертак бы не оскорбил. Жибоедов был обижен в очередной раз, сказал Серому, что тот не прав, и про маленький трюльник тогда сказал, и про большое спасибо. Но бог с ней, с обидой жибоедовской! Серый увяз в другом. Получалось, что дело в количестве денег все-таки, а не в том, что безнравственно деньги брать. Признаться себе было болезненно, но пришлось. Если вид денег стал притягивать. Если оказалось, что себя пересиливаешь, потому что деньги взять хочется, они всегда нужны. Смятенный, он спросил Лиду, как ему быть. Лида непривычно смутилась: не знаю, Антоша, но, по-моему, страшного в этом ничего нет. Потом сказала решительно, уже смеясь: «И чем больше, тем лучше! Бери, Антошенька, нам с Катькой деньги очень пригодятся!»

Сейчас-то он возьмет, сколько дадут, а тогда был сбит с высокого. Но высокое оказалось всего-навсего пороком воспитания. Как он в конце концов решил, во-первых. Деньги принимать нужно, во-вторых. Но если принимать, то достойно, как законную благодарность, в-третьих. Не гримасничать, как Жибоедов, потому что его отнекивания — тоже ханжество. И люди к этому ханжескому приему приучены. Может быть, они все таковы, иначе почему они столь яростно настаивают на гонораре, когда ты отказываешься?