Санитар

Серый знал, что Жибоедов и его считает самым хитрым и удачливым жуликом. Который только не рассказывает ничего. А коль молчит, стало быть, есть что скрывать. Пытает, пытает, все время пытает, по праву старого приятеля, какую рыбку словил, в каком количестве. И завидует. И обижается, почему Серый с ним не хочет работать. «Знаю, знаю! — и пальцем грозит, когда Серый ссылается на то, что диспетчера не сажают их на одну бригаду. — Ты делиться не хочешь!» В смысле, добычей делиться.

Серый действительно избегал работать с Жибоедовым. И давно, очень давно. Старая история, которая началась, когда он еще был лопушком. Когда открылся неведомый, загадочный мир бывалых, крепких парней с загорелыми шеями и засученными рукавами. Шальной мир, где время мерялось на сутки, где хорошо знали свое дело, крепко ругались и насмешничали надо всем на свете, а главным достоинством была находчивость — после обрыдшей институтской кислятины этот мир пьянил. Врачебный диплом здесь не имел ровно никакого значения, важен был опыт. Ночами, когда в курилке осторожно позванивала гитара, и старослужащие распускали пояса, и начинались вечные санитарские сказы, горькая зависть охватывала Серого. Столько лет отдать химерическим исканиям и ничего не знать! Не знать, что есть, оказывается, жизнь, полная скорости, и приключений, и простора, и жути неизвестного. Хотелось всегда мчаться по Москве летней жарой в прилипшем на голое тело халате. Хотелось чувствовать себя настоящим мужиком, сильным, все могущим. Бешеная скорость, забивает рот рвущийся в машину упругий горячий воздух, расправлены плечи, прет скоропомощное зубоскальство, чего там. И готово сорваться из глотки: «Сарынь на кичку! Ядреный лапоть!» Хотелось выкинуть какую-нибудь необыкновенную штуку, чтобы все удивились.

Тогда казалось замечательным, получив вызов на Бадаевский завод, собрать в буфетной все чайники и привезти их, полные пива. Или притащить с хладокомбината ящик мороженого и одарить им подстанцию. И млеть, слушая похвалы санитаров. Радость от причастности к скоропомощному племени требовала от Серого стать как можно скорее полноправной его частицей. И он старался. Соображал, постигал, придумывал, хватал. Где они теперь, старые санитары, которым он так мучительно завидовал, с кем мечтал быть ровней? Вечные фельдшера, долгие студенты, перебывавшие во всех трех московских мединститутах? Разбрелись кто куда, в поисках лучшей доли одни, вышли в люди другие, выучившись на докторов, и исчезли, круто пошли в гору третьи, мало их осталось на «скорой». И «скорая» теперь не та. Остались легенды, не дающие покоя следующему поколению искателей приключений. Тем, кто жадно слушает вранье Жибоедова, кто посчитал удачной выдумкой спереть в магазине стойку для соков и пристроить ее вместо телевизионной антенны. «Ребята, взрослейте скорее!» — хочет сказать им Серый. Но почему-то не говорит.

Может быть, потому, что тогда он сам был молод и весел. И свои рацеи по поводу спасения человечества и бессилия медицины воспринимал как что-то инфантильное, недостойное. Он вообще об том забыл. Был реальный мир, на который он жадно набросился. Сил было невпроворот, дежурил сутками через сутки и радовался жизни, вольготно открывшей все шлюзы. И Лида радовалась приобщению Серого. Он теперь не изводил ее, работал как все и деньги приносил для врача немалые.

Жибоедов в ту пору еще имел косой пробор, но комплекс фельдшера, так и не ставшего врачом, в нем уже созрел. Поэтому ему нравилось наставничать. Он многому научил Серого. Тянуть время вызова и ускорять его, браться за носилки так, чтобы не тратить сил. Это называлось вломить креста. «Что уши развесил? — спросил Жибоедов, когда они работали вместе в первый раз. — Придушат где-нибудь». «Как?» — спросил Серый. «А вот так! — и Жибоедов проворно захлестнул петлей трубки стетоскопа, висевшего у Серого на плечах. — Понял? На „скорой“ работаешь! Не на балу! У нас разные клиенты бывают. Опомниться не успеешь! Спрячь уши в ящик! А ящик держи, как ружье! Это твое оружие. В дверь позвонил и будь наготове!» Спеши медленно, говорил Жибоедов, и Серый понимал, что не надо нестись с лестницы, рискуя свернуть шею, на каждый вызов. Другое дело, если это авто, то есть автокатастрофа, или поездная травма. На вызовах надо быть солидным, это хорошо действует на окружающих. С жибоедовской помощью Серый усвоил скоропомощной сленг, поначалу вызывавший недоумение. Иногда Жибоедов обижался, если фельдшерский комплекс взыгрывал в нем. Тогда он совал ящик Серому: «Неси! Я устал!» Или влезал без слов на переднее сиденье, рядом с водителем, пусть врач в карете покатается. Серый не возражал. Его смешили выдумки Жибоедова, прибаутки, нравилась его удаль, льстило с ним работать. Дружба с Жибоедовым сближала с другими санитарами.