Санитар

Пересменок — это промежуток времени, когда нужно принять бригаду, на которой будешь работать до самого утра, и занять кресло во врачебной, чтобы было где прикорнуть ночью на кулаке. И сделать все это желательно быстро, если хочешь еще и немного отдохнуть. Поэтому Серый, сунув кассету с наркотиками, мультитон и тонометр Семочке, сразу влез в очередь, что стояла в диспетчерскую, где и получил другую кассету, другой мультитон и другой тонометр. Семочка оставалась до двадцати двух с Гусевым на дневной машине, после чего подсаживалась к Серому. Предпочтителен был бы старый, опытный фельдшер, это надежнее. Все-таки двое мужиков, ночью всякое бывает. И ящик было бы кому носить. Но Зинаида оказалась на этот счет другого мнения. И напрашивался, между прочим, вопрос: «С кем тогда работать Семочке?» Мужчины, они в дефиците. А женщинам, даже когда они вдвоем, ночью не позавидуешь.

Во врачебной, с краю у дверей, Серый забил последнее свободное местечко и скатился по лестнице вниз, ликуя оттого, что шофер у него теперь замечательный, Лебедкин Витя, с которым можно куда угодно, и в машине всю ночь будет тепло, никакого тебе пережога. Серый уважал Витю еще и за то, что он всегда объезжал голубей, кошек и бродячих собак, был смышлен и вообще обладал всеми теми достоинствами, каких не было у Гусева.

Серый застал Лебедкина мирно сидящим у телевизора, в шоферской.

— Грузить? — спросил Лебедкин, приподнимаясь.

— Грузить! — ответил Серый, радуясь рассудительному Витькиному лицу. И они пошли в подвал, хранилище скоропомощной амуниции.

Выбрали из того, что оставалось, одеяло поприличнее и не очень грязную подушку. Нашелся и ящик, где лежало все необходимое, чтобы принять роды, промыть при случае отравившегося, и вполне приличный кислородный ингалятор.

— Ты иди, доктор, — сказал Лебедкин, навьючиваясь. — Я погружусь. Попей чайку.

— А сам? — спросил Серый, всовывая под мышку Витьке пару шин.

— Я же из дома, — ответил благожелательный Витька. — Поел.

В буфетной дух стоял парной, тяжелый. На жарких плитах обливались кипятком и пускали горячие клубы в потолок полуведерные чайники. Исходило слезами приоткрытое окно. Потели сотруднички, в великом множестве попивая чаек. Было тесно и громогласно. Над столиками царил лысый тумбоногий Жибоедов. Он ораторствовал стоя, со стаканом чая в руке. Увидев Серого, Жибоедов прервал речь.

— И ты сегодня работаешь? — изумился он. «Вот так и встречаемся, — отвечал Серый, пожимая протянутые руки. — А сутки вроде бы вместе».

В сложный запах буфетной настойчиво вмешивалась яичница, подгоравшая на чугунной, с хорошее колесо, сковороде.

— Я говорю, Антоша, что ее давно надо съесть! — сказал, принюхиваясь, Жибоедов. — Все равно сгорит!

Отозвался Толя Макаревич, грустно сидевший в углу, один у трещавшего телевизора. Антенну телевизору заменяла магазинная стойка, в какие вставляют конусы с соком, и показывал он, как всегда, что-то невнятное.

— В твоем возрасте, Жиба, — сказал Макаревич, — вредно есть яичницу вечером. Пора о вечности подумать, а ты все жрешь!

— Санитар на холяву корову сожрет! — назидательно сказал Жибоедов, садясь. — Все, что на холяву, вреда не принесет. А яичница пропадает!

Но оказался не прав. Подскочили хозяева яичницы, невропатологи второй бригады, с вызовом в зубах, и прикончили яичницу, не снимая с плиты. И убежали.

— Что же это получается? — вздохнул Жибоедов. — Одним все, а другим ничего!

— Как это ничего? — удивился Серый, дожидаясь, пока заваренный в стакане чай немного остынет, и любуясь его цветом. — Кто банку клубничного варенья на вызове съел?

— Не надо! Не надо своим ребятам! — Жибоедов сделал мягкий отражающий жест пухлой рукой. — Вместе ели.

— Ну, конечно! — усмехнулся Серый, утапливая алюминиевой ложечкой чаинки. — Бабушка думала, приличные люди… Врачи! Возьмут по ложечке к чаю. С температурой встала!…

— И Жиба, конечно, взял половник? — невинно спросила пенсионерка Людмила Санна, не отрываясь от вязания. Вязала она всегда — в машине, на подстанции, для мужа, детей и внуков.

— Какой половник! — возмутился Серый. — Из банки пил! Только бабушка улеглась, схватил банку…

— И до дна! — засмеялся кто-то из студентов-совместителей, за соседним столиком.

— Жидкое, что ли, варенье было? — спросил усатенький фельдшер Ершов, оскалившись и показывая съеденные гнильцой зубы.

— Как сироп, — хихикнул польщенный вниманием Жибоедов. — Я расскажу вам другой случай. Господам студентам будет полезно!… — Он сделал смачный глоток, взял с тарелки кусок колбасы. — Чья колбаса? — спросил он, водя куском по кругу. И, не узнав чья, отправил кусок в рот. — Поговорим о пользе вещей, — продолжал Жибоедов, жуя и глотая колбасу. — Подарили мне на вызове синенькие очки для слепых… Работали мы с Ершиком… Ершик, человек бесхитростный, меня спрашивает: «Зачем тебе эта дрянь?» А я отвечаю: «Не дрянь, к ним палочка нужна».

— Паниковский! — сказал грустный Макаревич, подходя к столику, чтобы поставить пустой стакан.