Санитар

Сомнение, как известно, эмбрион мысли, что-то должно было родиться. Что-то начало нарывать. Во всяком случае, больше он не доказывал, что медицина может ответить на все вопросы, и, когда в очередной раз, на дежурной вечеринке с девочками, его стал доставать Зеля, он не бросился в спор, а уныло ответил: «Мало мы что можем. Разве затянуть пару дыр. И то пластырь отсохнет». Было пораженное молчание. Лида тогда уже существовала. Она и воскликнула: «Батюшки! Что делается! У Антошеньки юмор прорезался!» Не со зла, конечно, воскликнула, от природной веселости. В их компании было принято постулатом, что Серый хоть и будущая звезда хирургии, но чувства юмора лишен напрочь. Лида была смешливей и острословней других, но податлива, когда они оставались вдвоем, послушна. Поэтому Серый прощал ей язычок. И главное, она была красива. И свежа, не то, что сейчас. Она была узколицая, с высокими скулами, делавшими ее похожей на Вивьен Ли, узкокостная, но статная, с рыжей густой гривой ниже плеч, Серый бурно любовался ею. А позже, когда он поделится с Лидой своими невеселыми раздумьями, она очень за него будет переживать. Близкий человечек, родной, с нежностью думал тогда Серый. И меньше, чем через год, они поженились.

От операционной тем временем его как отшибло, хотя раньше лез ассистировать при первой же возможности, руку набивал. Ближайшее последствие того случая с мастэктомией вылезло как протест против проникновения в человека ножом, даже необходимого, даже спасающего жизнь. Протест, которого Серый не понимал до конца. Смутно чувствуя теперь в резании человека что-то трагическое, он боялся сделать кожный разрез, не говоря о чем-то более серьезном. Нет, не стать ему хирургом. Не стать.

В палатах он тогда не засиживался. Выслушивать жалобы больных не умел, нетерпеливый. Отвечать на жалобы было нечем, опыта не накопил. Изощряться в диагностике, что казалось раньше высшим полетом врачебной мысли, было нелепо. Зачем? Все равно лечение одно и то же. И лечить в будущем не очень-то хотелось. Какой смысл? Выписывать патентованные таблетки могут другие.

До выпуска оставалось два года, но о грядущем распределении на курсе талдычили вовсю. Лида говорила: «Делай, что хочешь, но мне кажется, что устраиваться надо. И на всю жизнь». О сельской больничке Серый уже не мечтал. Летняя практика на сельской ниве показала, что лучше все-таки после института остаться в Москве. Поэтому надо было дело делать. Наследственность у Серого была небогатая. Какие могли быть связи у сына демобилизованного майора из Малоярославца! Активы надо было добывать самому. К тому времени он уже как год ездил в одну лабораторию. И это была не просто лаборатория, а замечательная лаборатория. Начинал Серый в ней, верный принципу синтеза клиники и эксперимента, а с некоторых пор решил, что хорошо бы туда и распределиться. К чести Серого надо сказать, что был он в замечательной лаборатории не мальчиком на побегушках, а делал, как говорится, часть общей темы, по какой причине его освободили от обязательного посещения лекций. Было еще научное студенческое общество, на которое Серый ходил со второго курса. Само по себе оно немного стоило, но могло стать вспоможением на распределении. Выбирать не приходилось. В-третьих, была факультативная группа экспериментальной медицины, скороспелая выдумка профессора Шидловского, решившего обучать будущих врачей высшей математике с биофизикой и прочим «кибернетикам», чтоб двигали медицинскую науку. И конкурс был, чтобы попасть на этот факультатив. И какой! Ну, хоть не пугался потом Серый при виде знака интеграла, и на том спасибо. Но все-таки это был еще один актив. Других не было. Ничего ровным счетом не следовало из того, что сдал досрочно и, действительно, здорово экзамен по терапии и удостоился рукопожатия профессора Тарновского. После летней сессии улучил удобную минуту и доверительно говорил в лаборатории с шефом. Выложил наконец свои идеи по части вакцинации против рака, что еще тлели в нем. Последнее, что осталось от голубых и розовых мечтаний. Но оконфузился, как первачок. Ничего такого гениального он, оказывается, не придумал, все было известно, опробовано, представьте себе, давно опробовано, и ни шиша из этого не получилось. Шеф смотрел на Серого взглядом заинтересованным. Но что значит заинтересованный взгляд, если от темы аспирантуры шеф уклонился? Ни восторга, ни обещаний, так — ерунда какая-то. Равнодушно благословил на раздумья. И все. Позже Серый узнает, что на единственное аспирантское местечко метили ребята, у которых активы были посильнее. Там все решало, кому больше в колыбель положили.