Санскрит во льдах, или возвращение из Офира

Ведь и в самом деле: отнюдь не исключено, что при благоприятных условиях иной тип жизни, скажем, иной зоологический вид, чем человек, мог бы стать двигателем культурного прогресса»[11].

Возможно, первоначальный замысел изменился, но в окончательном виде роман содержит слишком явные намеки на тогдашнюю историческую ситуацию Европы — распространение фашизма. Об этом писал и автор:

«Сегодня я кончил последнюю главу своего утопического романа. Герой этой главы — национализм. Действие весьма просто: гибель мира и людей. Это отвратительная глава, основанная только на логике. Да, это должно так кончиться…»[12].

Есть и такое признание писателя:

«Критика сочла мою книгу утопическим романом, против чего я решительно возражаю. Это не утопия, а современность…»[13].

Противоречия нет. Роман задумывался таким, как об этом и поведал его создатель, — «не исключено, иной тип жизни, чем человек» и т. д. А если так, стал бы этот вид «совершать такие же безумства, как человечество? Вел бы такие же войны? Переживал бы такие же исторические катастрофы?»[14].

Словом, речь шла о некой социобиологической утопии, в которой, повторяю, под влиянием горячей современности изменились первоначальные акценты, очевиднее стало то, что в исходном замысле не играло заметной роли. Однако и в своем окончательном облике этот западный роман отличался от русской повести тоном надежды, хотя писатель не скрыл и мрачного варианта. «Нет сомнения, что мир саламандр будет счастливее, чем был мир людей; это будет единый, гомогенный мир, подвластный единому духу. Саламандры не будут отличаться друг от друга языком, мировоззрением, религией или потребностями<…>У них не будет ни господ, ни рабов, ибо все они станут служить лишь Великому Коллективу Саламандр — вот их бог, владыка, работодатель и духовный вождь. Будет лишь одна нация с единым уровнем. И мир этот будет лучше и совершеннее, чем был наш. Это — единственно возможный Счастливый Новый Мир» (с. 193). Правда, слова эти взяты из воображаемого сочинения «Закат человечества» философа Вольфа Мейнерта, одного из персонажей романа, и напоминают мир Замятина и Хаксли, утопию, которой следует избежать. Писатель, повторяю, не скрывает вероятности мрачного будущего. Однако рядом с этим, в особенности если придерживаться первоначального замысла, существовал, попросту говоря, дру — гой вариант, отличный от человеческого только тем, что был другим — не лучшим/худшим, а другим. Речь шла о типе утопического романа, хорошо известном западноевропейской литературе: каким станет человечество, развивайся оно иначе (Д. Верас «История севарамбов»; Э. Бульвер — Литтон «Грядущая раса»; Г. Уэллс «Люди, как боги»).

Как бы то ни было, высокоорганизованная жизнь продолжается, и если современный мир не в состоянии обеспечить этот уровень, найдутся иные формы. Свет не сошелся клином на человечестве — вот, собственно, исходный замысел К. Чапека, изменившийся, я полагаю, под влиянием тогдашних событий.

Я бы сказал: западный автор сохраняет надежду на непрерывное развитие культуры, разве что (по первоначальному плану) он передал ее в другие руки.

Иное дело русский писатель, хотя и он допускает, что человеческий мир бессилен перед иными биологическими формами. Но, во — первых, у Чапека эти иные формы являются носителями культуры, усваивают человеческие навыки, технику, науку и гораздо удачливее пользуются ими; во — вторых, именно поэтому люди отступают: уровень их организации оказался ниже.

Совсем не так у Булгакова: люди отступают потому, что вся их наука, техника бессильны перед страшной, стихийной мощью косного органического мира, во всем, кроме злобы и агрессии, уступающего миру человеческому. Эта косная органика и гибнет без участия людей, а по тому же стихийному стечению обстоятельств: внезапные ночные заморозки убивают всех гадов.

Смысл булгаковского биоутопизма заключается, следовательно, в мрачном прогнозе, поскольку обречены любые формы человеческого вмешательства, все отдано под власть стихий, а они всегда неблагоприятны для человека — в этом отличие утопических мотивов М. Булгакова от утопизма К. Чапека.

Наэлектризованная известиями о нашествии гадов, толпа кидается к лаборатории профессора, громит ее, и профессор гибнет от рук фанатика.

«Люди вылетали из дверей, завывая:

— Бей его! Убивай…

— Мирового злодея!

— Ты распустил гадов!

Искаженные лица, разорванные платья запрыгали в коридорах, и кто‑то выстрелил. Замелькали палки. Персиков<…>не хотел пускать толпу и закричал в раздражении:

— Это форменное сумасшествие… Вы совершенно дикие звери. Что

вам нужно? — Завыл: Вон отсюда!<…>

Низкий человек на обезьяньих кривых ногах… опередил других, дорвался до Персикова и страшным ударом палки раскроил ему голову» (с. 169–170).