Санскрит во льдах, или возвращение из Офира

«Дикие звери», «обезьяньи ноги» — следствия мутации, тоже, если держаться метафорических значений, вызванной «красным лучом». В таком контексте гибель профессора Персикова — закономерность: «красный луч» убил своего создателя; силы, вызванные «красным экспериментом», не имеющие иного содержания, кроме злобы и агрессии, набрасываются на тех, кто их породил.

Одна деталь финала приобретает особое содержание. После гибели Персикова никто не смог восстановить прибор — источник красного луча. «Как ни просто было сочетание стекол с зеркальными пучками света, его не скомбинировали второй раз, несмотря на старание Иванова. Очевидно, для этого нужно было что‑то особенное, кроме знания, чем обладал в мире только один человек — покойный профессор Владимир Ипатьевич Персиков» (с. 172).

Финал придает метафорическим значениям повести еще один смысловой оттенок: красный эксперимент, стимулирующий «человека на обезьяньих ногах», безусловно, враждебен всему истинно человеческому — уникальному, индивидуальному. Смерть Персикова — страшная потеря не потому, что погибла тайна изобретения, а потому, что погиб уникальный экземпляр, как уникален — вот этот смысловой оттенок — всякий человек, и только то социальное устройство, которое считается с этим, может рассматриваться как благое, иначе «обезьяньи ноги», «дикие звери».

Это содержание Булгаков развивает в «Собачьем сердце». Повесть следует рассматривать не только в контексте булгаковского творчества (об этом я не стану говорить), но в контексте некоторых умонастроений 20–х годов, следы которых встречаются в самых, кажется, неожиданных произведениях: в научной фантастике А. Платонова, в поэзии Н. Заболоцкого, в прозе Ю. Олеши и Вс. Иванова, рассказах М. Зощенко. Эти писатели объединяются по общему признаку, они либо убеждены, что новая эпоха требует нового человека (частенько это убеждение реализуется в представлении о буквальной новизне — физической, физиологической, а иногда и психологической: отмирают некоторые чувства, возникают новые); либо они только задумываются о новом типе, не воображая его конкретных форм.

Однако в каждом случае речь идет об одном: новому миру нужен новый человек — этот взгляд интенсивно обсуждался в тогдашней научной и публицистической литературе. Нередко науку и публицистику было трудно разделить. Когда эти дискуссии читаешь сейчас, они воспринимаются развитием идей, знакомых по литературе и публицистике XIX столетия.

Кое‑что из тех споров 20–х годов, несмотря на безусловную для сегодняшнего глаза нелепость, абсурдность, оказалось реализованным. Вот, к примеру, что писал один из авторов:

«Плановое хозяйство, четко регулируя общественные взаимоотношения, должно создать в организме наиболее рациональные общественно — рефлекторные сочетания (биологический тейлоризм) и сведет к нулю все травматизирующие биохимические факторы.

Борьба за здоровье превращается таким образом в борьбу за социализм. Истинный медик, не желающий пребывать в позиции квалифицированного ветеринара, должен стремиться приспособить человеческие организмы к совершающемуся на наших глазах социалистическому перевороту (воспитать систему революционных рефлексов)…»[15]

.

Хотел или нет автор, он выразил существо нового общественного строя как нельзя лучше. Вчитаемся: плановое хозяйство сведет к нулю отрицательные биохимические факты организма, которые, оставаясь в предложенной логике, вызваны бесплановым, хаотическим (капиталистическим) хозяйством. Предположим. Но разве все в человеке — реакция на общественную жизнь? Нет ли реакций иного происхождения? Может быть, потому, что в сознании автора живет смутное ощущение, что не все в человеке регулируется социальными отношениями, и появляется мысль: должно создать в организме. Этого нет, это не свойственно организму, но потому и должно — речь идет о создании новых чувств, новых ощущений, а это невозможно без перемены всего организма (отсюда — всего шаг до эксперимента профессора Ф. Ф. Преображенского в «Собачьем сердце»).

Разумеется, старые чувства будут сопротивляться, и скоро даже появится понятие «заговор чувств» — сперва в повести Ю. Олеши «Зависть», а после как первоначальное название киносценария (в окончательном виде — «Строгий юноша»). О «Зависти» будет сказано, сейчас коротко замечу: это свидетельствовало, что есть чувства, якобы мешающие социализму, от них надо избавиться, ибо задача в том, чтобы приспособить человека к социалистическому перевороту. В который раз люди оказываются средством, материалом некой идеи.