Санта действительно существует?

Когда мы испытываем сексуальное возбуждение, нас не волнует, стареем мы или идем по стопам родителей. Вряд ли кто-то может заниматься любовью и в процессе рассуждать о смысле собственной жизни. Но женщина, которая слизывает смазку с члена своего парня, и женщина, которая боится стать похожей на собственную мать, — один и тот же человек. Мы все одновременно сексуальны и моральны, но притворяемся, что это не так. Потому мы испытываем шок, когда узнаем, что Билл Клинтон одной рукой ласкал Монику Левински, а другой реформировал экономику страны. Мы осуждаем президента, чтобы забыть о противоречиях внутри себя, но факт состоит в том, что такова жизнь. Клинтону одинаково нравились и реформы, и занятия любовью с Моникой. Всякий человек, имеющий сексуальный опыт, сталкивался с моментами, когда определенные части тела становились для него важнее мира во всем мире. Попытки в такие моменты обуздать страсть чреваты недовольством партнера и сексуальными расстройствами. Борясь за мир во всем мире, невозможно жить настоящим днем. Наши родители, и их родители, и сам Моисей, и, вероятно, Иисус переживали моменты, когда им куда больше хотелось засунуть свой язык в чей-то рот, чем положить конец расизму, прекратить страдания человечества или сделать мир лучше. Как реагировать на подобные ситуации? Логика — не самый сексуальный подход, а вот юмор позволяет нам принять собственную сексуальность и одновременно наше отношение к ней.

Глава 8

Гигантский огурец Сеньора Бабаха

Шиммель демонстрирует нам, что при помощи юмора мы можем справиться со своим противоречивым отношением к смерти. Но не все парадоксы оказываются смешными, равно как и не все шутки предназначены для того, чтобы научить нас смело глядеть в лицо жизненным противоречиям. С первой проблемой — несмешными парадоксами — справиться легче. Я могу схватить клавиатуру от своего компьютера и сказать: «Эй, смотрите, это сэндвич! Дайте-ка я полью его кетчупом!» Или наоборот, я могу взять сэндвич и начать печатать на нем, приговаривая: «Глядите-ка, я написал письмо! Отправить!» Такие действия не просто не будут смешными, они будут странными. Этот вопрос никому не интересен. Никому нет никакого дела до того, похожа клавиатура на сэндвич или нет. Но если вы попытаетесь придумать для подобной шутки контекст (например, представите, что вы — очень голодный программист, которого не отпустили на обед и который в отчаянии пытается съесть свою клавиатуру), то сможете нащупать тему, в отношении которой ваша публика испытывает смешанные чувства.

А что насчет тех ситуаций, когда старшеклассник в школе хватал вас за руку, бил вас ею, а потом, хохоча, спрашивал, почему вы деретесь сам с собой? Давайте признаем, что это может казаться смешным хотя бы с точки зрения такого хулигана. Его веселит, что жертва, которая не хочет, чтобы ее били, в итоге сама вынуждена себя наказывать. Но мы-то вовсе не смеемся, потому что мы не школьные задиры. Для нас между правами жертвы и удовольствием от насилия нет никакого противоречия. Это не значит, что юмор — зло. Это значит, что люди могут применять даже самые лучшие вещи в скверных целях: благотворительность — чтобы унизить, язык — чтобы солгать, а юмор — как анестезию от страданий других людей.

Моралисты, которых шокирует резкий юмор, очень часто сами оказываются бесчувственными к окружающим. После того как комик Сара Сильверман выступила на конференции TED, организатор встречи Крис Андесон разорвал все последующие договоренности с нею и сказал, что ее речь была чудовищна. Позже он немного смягчил определение, заявив, что к Саре Сильверман нужно привыкнуть, но вот только никто не хочет этого делать, потому что она якобы «издевалась над психически больными людьми». Знаете, как звучала ее шутка?

«Я собираюсь усыновить ребенка с отставанием в развитии. На то есть три причины: во-первых, их больше никто не берет, во-вторых, мне будет кого любить, а в-третьих, мне нравится компания таких ребятишек. Но я поняла, что в моем плане есть один недочет. Ребенок с отставанием не вылетит из родного гнезда в восемнадцать. Когда я, дай бог, буду умирать от старости в своей постели, мне придется волноваться, на кого же оставить моего 60-летнего малыша. А потом мне в голову пришла прекрасная мысль: а что если усыновить смертельно больного ребенка с отставанием в развитии? Да-да, я знаю, о чем вы думаете. Кому придет в голову брать на воспитание маленького психа, который скоро умрет. И я вам скажу кому: только очень хорошему человеку».

Сначала кажется, что Сильверман подшучивает над звездами шоу-бизнеса, которые усыновляют детей только затем, чтобы хвастаться этим перед всем миром. Но, если копнуть глубже, выясняется, что она затрагивает противоречия, лежащие в основе самого нашего представления о доброте.